Анатолий Ким - Радости Рая

Мы с Серебряной Тосико наелись до отвалу мяса нашего брата, муфлона Берендея, затем разлеглись на мягком мху по разные стороны догорающего костра, имя которому я в сумеречном своем сознании успел определить — Александр. Защитник, значит. После вкушения двух высших радостей рая, да в таких чудовищных порциях, меня подхватил могучий поток сна, и я сразу же в нем утонул, беспечно понадеявшись на защиту Александра. И больше уже на просторах золотого века я не просыпался. Потому что во время моего сна вблизи костра Александра и серебряной девчонки Тосико на меня напали ее братья — серебряные, лесные выползки, и долбанули по затылку кремниевым эолитом, продолговатым белым камнем, привязанным к концу палки. Такими орудиями уже пользовались мужики и в моем племени, но это были те незадачливые охотники, которые так и не научились честно стрелять из руки и с одного выстрела валить дичь на землю. Так что пришлось им стать выползками, чтобы подкрадываться к зверю вплотную, без пяти шагов добыча, время, за которое дичь не успеет спохватиться и оторваться прочь, крутя хвостом и выбрасывая из-под него продукт испуганного распада. А не успев удрать, зверь вынужден был принять на себя тупые удары камней по голове, привязанных к палке, удары, усиленные за счет длины этой палки.

Мне, великому мастеру камнеметания всей эпохи эолита, вовсе не нужны были эти громоздкие орудия, которые таскали на плече, я даже с некоторым презрением посматривал на выползков леса и их орудия. Что оказалось совершенно напрасным, ибо таким орудием и прикончили меня братья-серебряные, а потом отрезали каменными ножами лучшие куски от моего тела и съели их на месте, зажарив на непотухшем, вновь оживленном подброшенными сучками древовидного одуванчика костре Александре. Таким образом, моя вековечная мысль, одарившая мое многотысячное существование, раскрыла на том пятачке земли, где дымил мой последний костер эолита, свое сакральное значение: между мною и Александром ничего нет. Итак, часть меня серебряные братцы в нетерпении сожрали на месте, остальное вместе с недоеденными мною кусками Берендея снесли в племя, к пещерам Тепа над синим озерцом питьевой воды Цинци. И там, на ровном зеленом берегу озерца, наше общее с Берендеем мясо запекли на угольях и доели уже всем скопом серебряного народа.

Их стойбище было лучшим на всем острове Блаженных, который на иных, сверхдальних витках землепланетного круговращения испанцы назвали островом La Gomera. На этом острове никаких родниковых источников пресной воды нет. Остров вспучился непосредственно из горячей магмы, тянулся в рост, вверх, в тяжких густо-соленых океанских глубинах, и когда высунулся вершинами горных пиков над океаном, то увидел себя в окружении полудюжины таких же, как он, одиноко возросших в пучине морской, островов. Они, отнюдь не отколовшиеся от родной большой мамы Гондваны куски, а саморожденные из огня сироты, — Канарские острова оказались не связанными с мировой кровеносной системой пресной воды. И ни одного ключика, как уже сказано, не выбивается из каменных недр островов.

Но вода жизни на островах имелась в достаточном количестве, и на La Gomera, как и на прочих Канарских, пресная вода не выбегала из-под земли, а стекала с небес. Тот, кто настрогал эту дюжину рогатых каменных братишек, обеспечил их водоснабжением прямо от облаков. Взять водопроводную систему на острове La Gomera (она такая же, как и на соседних островах Канарского архипелага). Она бесперебойная, самая надежная, не требует никакого ремонта и ныне, и присно, и во веки веков.

Над вершиной ширококурганного серо-жемчужного острова дымятся продолговатые закурчавленные, как мелкое руно, облака. Они словно привязаны к вершине этого приземистого, с широкими, покатыми плечами острова. Особенно густо скапливаются облака к вечеру, на закате солнца, в предночную синь океана и неба. Начинается одна и та же привычная живописная игра в красный ягодный сок, вылитый на бледно-лимонное желе облаков, в результате чего облака вскипают, становятся газовыми, и кудряшки их уходят в зыбкий розовый туман. На все это вдруг сверху начинают лить струю расплавленного янтаря. Да, всего лишь игра света и красок, это бесподобная светомузыка, — но художества эти не имеют никакого отношения к одной из самых гениальных на свете систем автономного, замкнутого, вечного водоснабжения.

Пока облака играют свою живописную светомузыку, во влажных недрах оных происходит следующее… Все верхние пояса вулканических Канарских островов поросли реликтовой сосной, которой нет нигде больше в мире. У этого эндемика хвойная игла в длину достигает 30 см, отчего внешний вид у канарской сосны несколько встрепанный, слегка неуравновешенный. Но так надо — се рабочий вид. А работа следующая. На верхних уровнях горного острова всегда прохладно, длинная иглица канарской сосны, естественно, также холодна на ощупь. И, касаясь тридцатисантиметровой хвои, волокна тумана, из коего состоит внутренняя часть небесной светомузыки, постепенно загустевающей в океанической ночи, — касаясь прохладных сосновых игл, туман облаков, конденсируясь, обволакивает хвою пленкой воды, которая сбегает по естественному наклону хвоинок и, набухнув на концах увесистыми каплями, срывается затем на землю. Получается истинный самогонный аппарат, из которого каплет живая вода. И каждая сосна, каждый такой аппарат-эндемик дает около трехсот литров дистиллированного самогона в сутки. Вся эта вода стекает в землю, щедро напитывает ее внешней надеждой и энергией жизни, затем по каменной основе острова, выбоинами да сокрытыми под почвой жилами стекает вниз, вниз, скапливается в ответвлениях подземных пещер и в открытых чашах на дне ущелий.