Владимир Очеретный - Незадолго до ностальгии

Иногда, впрочем, в периоды наиболее интенсивной работы, Игорь мог не принять даже самых близких друзей, просто не отвечая на стук в дверь (основной для него способ предварительной коммуникации).

Но Кишу повезло: когда он поднялся по широкой лестнице на последний этаж старого здания в стиле конструктивизма 1920-х и глухо постучал в дверь, по старинке обитую коричневым дерматином, из недр мастерской раздалось: «Кто?»

— Киш, — сказал он. И, кашлянув, чтобы придать голосу звучность, громко уточнил: — Арх-и-Камышов.

Ответом было золото.

Киш подождал: он допускал, что Игорь именно в этот момент занят работой и не может сразу оторваться.

Прошла минута, и другая: Шедевр, словно и не собирался открывать. «Жзксжбжбж, — подумал Киш, разглядывая местами потертый до белых проплешин дерматин, — оскгобобо».

И опять постучал. Из-за двери снова послышалось терпеливое «Кто?»

— Во имя Отца, Сына и Святаго Духа, — вспомнил он.

— И ныне, и присно, и вовеки веков, аминь, — раздалось из-за двери, но встречного движения не произошло.

«Странно, — подумал Киш, — раньше это срабатывало».

Думать пришлось целую минуту, пока из-за дверей не последовала подсказка:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — хлопнув себя по лбу, ответил Киш, и, наконец, лязгнул замок.

Игорёк предстал в белой рабочей рубахе, с закатанными до локтей рукавами, тёмных бриджах и тяжёлых кожаных шлёпанцах. Длинные, до плеч волосы, были перехвачены проходящей по лбу синей лентой. Лицо не то украшала, не то обезображивала нерегулярная, как лесостепь, борода, отличавшаяся к тому же разноцветьем: тёмные поросли соседствовали с откровенно рыжими.

— Привет, Киш, надевай тапки, — распорядился Шедевр и вернулся в комнату.

Переобувшись, Киш последовал за ним — в запах олифы и свежей древесины, спартанской мебели и святых ликов на стенах. Небольшая комната казалась просторней из-за огромного, почти во всю внешнюю стену, окна, разделенного на шесть высоких прямоугольников. На примыкающем к окну столе лежал накрытый белой тканью прямоугольный предмет, — надо думать, икона, над которой сейчас работал Игорёк.

Мастерскую пронзали косые лучи солнца.

Шедевр ждал его посреди комнаты, уставив руки в бока. Он окинул Киша лучистым взглядом и еле заметной улыбкой.

— Что скажешь, учёный человек?

Киш неопределённо пожал плечами. Он не знал как приступить к разговору.

— Да что скажу? Рад тебя видеть.

— А я-то как рад, — подхватил Шедевр и предложил: — Обнимемся?

— Ещё бы! — охотно согласился Киш и шагнул навстречу. — Мы же года два не виделись? Или три?

Они обнялись, похлопав друг друга по спинам, и в этот миг Киш ощутил, что соскучился по Шедевру больше, чем предполагал на расстоянии. Ему стало радостно, что есть у него такие вот старые друзья, и он почувствовал, что заговорить о своём деле ему стало намного легче.

— Я знаю, зачем ты пришёл, — сообщил меж тем Игорёк.

— Как?! — Киш ошеломлённо отшагнул. — Откуда?!

На секунду у него мелькнуло предположение, что друг-изограф, пребывая в посте и молитве, достиг такого уровня духовности, что может читать чужие мысли.

Шедевр озабоченно поскрёб бородёнку.

— Дело надо сделать, — пояснил он. — Сам сейчас не могу, вот и думал: кого Господь пошлёт в помощь? А тут ты. Стало быть, дело для тебя. Стало быть, за этим и пришёл.

— А-а, — протянул Киш и вяло поинтересовался: — А что задело?

Игорёк на секунду задумался.

— Давай сначала ты, — решил он. — Тоже не порожний, поди, пришёл. Да ты садись, — он подтолкнул Киша к кушетке.

— Ага, — машинально согласился Киш, но вместо этого стал ходить взад-вперёд, от стола у окна к кушетке у задней стены. — Вот, — он достал из сумки фотографии Варвары и протянул их Шедевру. — Моя жена… бывшая…

Он коротко рассказал о процессе, усмехнулся, сознаваясь в том, что теперь он — фактически ментально неполноценный (Шедевру рассказывать об этом было не так стыдно, как кому-то ещё), и, наконец, изложил гипотезу Аккадского.

— Такие дела, Шедеврушка…

Покончив с самой непростой частью визита, Киш быстро прошёл к кушетке и целеустремлённо уселся, откинувшись спиной к стене и вытянув ноги. Поёрзал для удобства. Снова окинув взглядом белые стены мастерской, он вспомнил её в былые времена, когда Шедевр ещё только искал себя, — когда здесь устраивались высокоинтеллектуальные посиделки со спорами об искусстве, могучими возлияниями и спонтанными романами, с которыми наутро не всегда знаешь что делать. Давно это было!.. Теперь всё иначе. Однако что скажет Шедевр?