Астра - Избегнув чар Сократа

Сеня всегда знал, в какую сторону идти. С ним не заблудишься. У него вообще уйма всяких умений. Он и свистел, и дрался, он сам сколотил будку для Шарика и забор. Сеня был худой, загорелый, с белыми бровями, а по рукам, от ладоней до локтя, у него тянулись настоящие трудовые жилы.

А как собирал грибы! Проша еще только-только оглядывался, а Сеня — хоп! и берет гриб из-под самых его ног. Да не какой-нибудь, а белый!

— Как ты их видишь? Научи меня.

— Учись, — ухмылялся Сеня и начинал обидно хохотать. — Тебе только мухоморы собирать. Вон они, сами на тебя смотрят.

Но зато когда везло, когда встречался настоящий гриб, Проша запоминал его во всех подробностях. И как стоял его грибок, и был ли прикрыт листочком, и какие вокруг росли травы. Что же до мухоморов, то их и впрямь было многовато. Рослые, нарядные, они занимали все видные места.

— Жалко, что несъедобные. Неужели они никому не нужны?

— Мухоморами лоси лечатся, — объяснял Сеня. — Видал лосей-то?

— Никогда. Большие?

— Ноги — во! Рога — во! И горбатые, — Сеня очертил руками нечто невиданное, от чего не спрятаться, не убежать.

И вот как-то раз шли они по лесной дороге. Под зелеными лучами сверкали длинные лужи, блестела трава. А Сенька плел истории про прошлогодний снег, будто бы зимой его намело столько, что Шарик, забравшись на сугроб, просунул морду в форточку. Проша не верил, Сенька горячился, вместе они кричали на весь лес, а глаза их нет-нет да и шарили по обочинам, под ближними кустами.

— Белые! — заметил Проша две шляпки сразу. — Мои, мои!

И кинулся в орешник. В ту же минуту раздался громкий треск. Проша отскочил обратно, а из зарослей с другой стороны выбежал на дорогу лосенок. Серый, голенастый, с черными коленками, он опрометью пустился вскачь под разбойничий свист и хохот Сеньки.

В другой раз получилось еще интереснее. Они возвращались домой и уже вышли к большой поляне, как вдруг Сеня замер на месте.

— Глянь туда.

На поляне в дымке росы стоял взрослый лось. Высокий, с горбом, с висячей мордой, ни на кого не похожий. Настоящее страшилище с рогами.

Проша перестал дышать.

— Он нас не увидит?

Сенька коварно улыбнулся. И вдруг крикнул в полный голос.

— Эй! — и даже взмахнул рукой. — Эй, эй!

Медленно, неохотно лось повернул к ним тяжелую голову. У Проши ёкнуло сердечко. Еще мгновенье и он бросился бы наутек сломя голову.

Но страшиле не хотелось спорить с мальчиками. Посмотрев снисходительно, он вскинул рога и степенно потрусил через поляну к дальнему березняку.

— Видал? — гордо спросил Сеня.

— Видал. А зачем ты дразнился?

— Чудак! Они же не нападают.

— Совсем?

— Совсем. Они траву едят, да веточки, да твои прекрасные мухоморы. Ты хоть у мамы своей спроси.

А мама Проши любила гулять одна. Конечно, она приглашала с собой обоих братьев, но им было интереснее с местными мальчишками.

— Ты не обижаешься на меня, мама?

— Нет, малыш. Никогда.

Астра уходила, словно в однодневный маршрут, вдоль притока Клязьмы, живой и светлой, через ячменное поле, в лес, всегда имея с собой компас, хлеб и блокнот для записи.

Детские сказочки и рассказики, общение с литературным кружком, собственные догадки приоткрыли ей сокровения слова, особенно корневого. Об этом и хотелось думать среди владимирских далей. Здесь, на этих просторах в Золотом веке жили Богатыри, существа эфирного свойства, с душами славян. Те, у кого развито эфирное зрение, могут и посейчас видеть их, как видел подросток-Толстой в Ясной Поляне, когда мимо него, развевая юбку, прошла прозрачная женщина ростом выше елей. Сколько эпических картин они оставили потомкам! Но главный дар — Слово. Как они его услышали? Протекли, наверное, бездны безмолвия, пламя и света, пока оно отозвалось. То-то было озарение!

Над зеленой, едва заметной тропинкой нависали орехи. Они назревали гроздьями и свешивались сверху, еще мягкие, с ватной сердцевинкой. Астра сворачивала в поле, скользила по соломенной дорожке, лаская руками колосья, высокие пушистые цветы и травы.

«Слово, Истина… как затерли мы эти понятия! Если Слово — глыба, слившаяся в усилии осознания, то фраза? Что в ней „творится“? Тогда словесность — вообще, геологическое движение духа. Как мне-то сладить? Мне-то, мне-то как быть?»

В-нс не отпускал ее. И она трудилась, изнемогала, отчаивалась. Одна, сама. И уже промелькивала свежая независимость. «Камо грядеши, воля моя?» И уже легчало, легчало. «По колено, по щиколотку…» — смеялась сама себе, словно переплывая море В-нса и выходя… на свой берег. К себе, узнаваемой и неизвестной, с новой расцветающей радостью.