Ингмар Бергман - Благие намерения

Хенрик.Так рассуждать нельзя: вот в это верю и в это тоже, а в то не верю.

Юхан Окерблюм.Да, да, естественно.

Хенрик.Архимед сказал: дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар. Для меня точка опоры — причастие. Этим Бог через Христа заключил соглашение с людьми. И мир изменился. Кардинально и решительно.

Юхан Окерблюм.Так, так. Это вы сами придумали? Или где-нибудь прочитали?

Хенрик.Не знаю. Это так важно?

Юхан Окерблюм.Ну ладно, а вся окружающая нас чертовщина? Как она соотносится с Божьим соглашением?

Хенрик.Не знаю. Кто-то сказал, что мы довольствуемся слишком короткой перспективой.

Юхан Окерблюм.Осмелюсь заметить, что ваши ответы весьма точны. Как у настоящего иезуита. И когда же вы завершите учебу?

Хенрик.Если все пойдет как должно, я получу сан через два года. И почти сразу же приход.

Юхан Окерблюм.Не очень-то жирно для начала, а?

Хенрик.Не слишком.

Юхан Окерблюм.Недостаточно, чтобы создать семью? А?

Хенрик.Церковь предпочитает, чтобы молодые священники женились пораньше. Жены играют важную роль в делах прихода.

Юхан Окерблюм.И сколько же им платят?

Хенрик.Насколько я знаю, ничего. Жалованье пастора — это одновременно и жалованье его жены.

Юхан Окерблюм поворачивает голову к ослепительному летнему свету, лицо у него серое, щеки ввалились, мягкий взгляд за стеклами пенсне заволокло пеленой физической боли.

ЮханОкерблюм. Что-то я вдруг страшно устал, должен ненадолго прилечь.

Хенрик.Надеюсь, я не причинил вам каких-то неудобств.

Юхан Окерблюм.Нет, никоим образом, мой друг. Больной человек, редко размышляющий о конце, может, по вполне понятным причинам, испытать определенное потрясение от разговора о смерти.

Юхан Окерблюм, приветливо глядя на Хенрика, делает ему знак, чтобы тот помог ему встать с кресла. Точно по мановению волшебной палочки появляются фру Карин и Анна, которые и берут на себя заботу о транспортировании больного.

Дабы Юхану Окерблюму не приходилось подниматься по лестнице на второй этаж, ему устроили спальню в бывшей детской, самой солнечной комнате в доме. Он опускается на кровать, под правым коленом — подушка. Приспущенная маркиза окрашивает комнату в нежно-розовый цвет. Окно открыто, шумят березы. От железнодорожного моста доносится гудок скорого поезда из Стокгольма, который не останавливается на этом полустанке. Юхан Окерблюм подносит к глазам золотые часы, проверяет. Карин стоит у изножья кровати, расшнуровывая ему ботинки. «Увы, — вздыхает Юхан Окерблюм, — не набрался я духу поговорить с нашим гостем. Абсолютно был не в состоянии поговорить с ним о том, о чем ты просила меня». — «Значит, придется мне», — отвечает Карин Окерблюм.

Вечером за обеденным столом — чтение вслух. Керосиновая лампа освещает мягким светом лица членов семейства, собравшегося в полном составе. За окнами опускаются тихие августовские сумерки.

Во время вечернего ритуала все занимают строго определенные места: читающий, сегодня это фру Карин, восседает в торце. Она читает отрывки из «Иерусалима» Сельмы Лагерлёф. Ближе всего к Карин — девочки с рукоделием в руках. По длинную сторону стола справа сгруппировались жены. Марта тонкой кисточкой что-то рисует на пергаменте. Свеа, закрыв глаза, сосредоточилась на грызущей ее изнутри болезни. За противоположным торцом Анна с Эрнстом склонились над головоломкой, которую они выкладывают на деревянной доске. Начальник транспортных перевозок устроился в качалке у окна (никому из остальных членов семьи и в голову не придет занять его место). Он в тени, взгляд его устремлен на сумеречный ландшафт и холодный лунный свет, окрашивающий листья пеларгоний в бледно-фиолетовый цвет. Карл принес собственный столик и собственную керосиновую лампу. Негромко пыхтя, он копается с конструкцией из базальтового дерева и тонких стальных проволочек. По его словам, он строит аппарат для измерения влажности воздуха. Оскар с Густавом уютно дремлют на длинном диване под маятником, каждый в своем углу. Перед ними на журнальном столике стаканы с вечерним грогом, бутылки с водой «виши» и коньяк.

Ну, и наконец, Хенрик расположился где-то с краю компании или, возможно, вне компании, трудно сказать. Он сидит на узком плетеном стуле возле двери в кухню и, посасывая потухшую трубку, разглядывает собравшихся, переводит взгляд с лица на лицо, останавливается на Анне. Анне, которая вроде бы так увлечена головоломкой, Анне, которая припала к брату, Анне, которая сегодня собрала свои густые волосы в пучок. Улыбка Анны, душевность Анны, Анна в надежном кругу семьи. Взгляни на меня, хоть на миг. Нет, она поглощена, недосягаема в пределах магического круга света. Вот она что-то шепчет Эрнсту. Мимолетная заговорщическая улыбка. Взгляни на меня, хоть на миг! Нет. Хенрик взращивает в себе тихую грусть, элегическое чувство отъединенности. В это мгновенье его лихорадит от чего-то, что он бы назвал безнадежной любовью. В то же время, дрожа от удовольствия, он понимает, что он никчемный человек. Он бредет в тени, далеко за пределами Милости. Его никто не видит, и это правда.