Владимир Корнилов - Мои невесты (Сборник рассказов)

Отец разрешил запрячь Орлика, что обитал на лесхозовской конюшне. Белый красавец с гордой статью вынес меня на проселочную дорогу.

Орлика в конце войны списали из воинской части — какой-то недотепа запалил его в долгой горячке бега. Передали его в лесхоз, лесхоз был под началом отца, и Орлик безотказно служил во всех деловых поездках, сохранил и азарт, и напористую красивую иноходь.

Движение крестьянских саней-розвальней, несущихся по зимней дороге с вброшенной в них охапкой сена, хранящего и в зимней стуже аромат летних лугов, волнует романтикой ожиданий.

Глухо, ровно стучат подковы по притоптанной дороге, отступают назад засугробленные кусты, припорошенные стволы еловых дебрей. А мысли бегут вперед, в залесскую деревушку, где томится, ждет меня Даша.

По моим, еще далеким от житейской опытности представлениям, приезд мой к Даше был не более, как обычная воскресная прогулка. Но когда я остановил коня перед крыльцом, когда увидел стоящих у соседских домов женщин, разглядывающих меня с жадным любопытством, и сопровождаемый их взглядами, их оценивающим говорком, взошел в дом с бодрым шутливым приветствием, я понял, что появление мое в доме, где на выданье девица, воспринимается в деревне далеко не шуточно.

Первое, что я увидел, бледное, без единой кровиночки, лицо Даши, стоявшей у входа в горницу и силящейся улыбнуться мне. У пустого дощатого стола, словно прилипла к лавке младшая сестренка Даши, округлив глаза, она дико озирала меня. У печи, сумеречной тенью стояла одетая в черное женщина, с нахмуренным лицом, поджатыми губами. Как догадался я, была это мать Даши. Мое появление явно было ей не по нутру. В углу, над столом, горела пред иконкой лампада. Сумеречная женщина, недобрым взглядом прощупав меня всего, от головы до палки, на которую тяжело я опирался, перекинула глаза на иконку, трижды, и с истовостью церковной прихожанки, перекрестила себя, что-то невнятно шепча.

Растерянно я смотрел на Дашу. Навеянные зимней дорогой мечты померкли перед прозой жизни. Я уже хотел извиниться, попрощаться, отбыть обратно, к дому. Но Даша, до сих пор стоявшая, как неживая, сорвалась с места, сдернула с гвоздя свое пальтишко, набросила на голову платок, рванулась к двери. Перешагивая вслед за ней порог, я услышал донесшийся угрожающий окрик:

— Смотри у меня там!..

Даша, как села в сани, так и застыла, сидела, вытянув вперед ноги, в стареньких, помятых, не в первый раз подшитых валенках, всунув между колен ладошки. Даже глаза закрыла, будто везли ее на казнь!

Ни сказочная пестрота притихшего под снегами леса, ни быстрый напористый бег коня, ни взвихренный копытами снег, летящий в лицо, так и не оживили милую мою избранницу. Мне казалось, она приготовилась покориться любому моему желанию. Но странности домашнего моего воспитания, не порушенные и обнаженным бытом фронтовых будней, как будто наложили на меня запрет, даже на самое малое насилие по отношению к женщине.

Я выдержал, мысль о благородстве оказалась выше моих желаний. Я слышал, уши мои будто скреб брошенный вслед нам злой окрик: «Смотри у меня там!»… — и мне хотелось доказать сумрачной Дашиной матери, что помыслы мои чисты, что гложущие ее черные мысли не относятся, не могут относиться ко мне.

Мы прокатились до соседней деревни, повернули обратно. Даша все так же сидела неподвижно, не промолвила ни слова. Когда показались дома ее деревни, она вышла из оцепенения, посмотрела на меня долгим благодарным взглядом, сняла варежку, робко прикоснулась холодными пальцами к моему запястью, сказала едва слышно:

— Спасибо Вам. Я… Я… — она не договорила, слеза выкатилась из-под ресницы, упала, застыла на рукаве пальтушки. Слезинка растрогала меня и примирила меня с Дашей.

Я сказал:

— В следующее воскресенье еще заеду. Хочешь?.. Радостно она кивала. В тревожном порыве взбежала на крыльцо.

Следующая наша поездка закончилась неожиданно. В свете полной луны я увидел близкие, зовущие глаза Даши, отвел платок, закрывший её щеки и нос, мои губы прикоснулись к стеснительно сжатым ее губам. Она склонилась к моему плечу. Я почувствовал полную ее беззащитность, приобнял, сказал, вдруг все, решив за себя и за нее:

— Дашенька, едем ко мне. Останешься со мной!

Орлик нес сани по олуненным полям. Даша жалась ко мне, как будто боялась, что я могу исчезнуть среди снегов.

Я не думал, как могут встретить нас дома: ни отцу, ни матери я, ни словом не обмолвился, что выглядел себе невесту. Но желание быть с Дашенькой, оставить её в нашем доме навсегда было столь велико, что я готов был проломиться сквозь возможные домашние препятствия.