Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

Я пробовал не думать о раке, когда мы всей семьей садились вечером смотреть мультики: это стало чем-то вроде традиции, час мультиков перед сном, пока Майя не задремлет и не отвернется к стенке, закутавшись в одеяло. Я пробовал не думать о раке ближе к ночи, когда садился за компьютер и пробовал писать (я почти всегда пишу ночью); но все мои строчки казались мне жалким подобием чего-то действительно важного. Рак занимал все мои мысли; смерть стояла у меня за плечом и дышала в ухо, мешая сосредоточиться. Запах разложения стоял плотной удушливой стеной, в которую я бился лбом, не видя для себя выхода. Рак окружал меня: в воздухе, в воде, в мельчайших частицах сухой горькой пыли. Это был мой бытовой неглубинный ад, туманная завеса, сквозь которую я с трудом мог разглядеть силуэт твари, огромной, как колесо обозрения. Она ждала меня совсем рядом, но все же казалась недоступной. Надо было как-то избавиться от завесы, чтоб достать ее, эту дрянь.

И тогда я решил, что напишу книгу про рак.

К рупковский прекратил ходить с нами в заброшки после случая на заводе в Красном Сулине. Там кое-что произошло, возможно, причина в этом.

По территории завода мы бродили жарким летним днем, заглядывали в цеха, по пожарным лестницам забирались на крыши. Большую часть оборудования распилили на металлолом, но все равно было на что посмотреть: территория большая. Мы забрались на кран, балансировали на краю больших круглых отверстий в бетонных перегородках зданий. Помню, одно из зданий было заперто, все окна заколочены, никак не проникнуть. Мы с Димой высадили окно. Крупковский очень нервничал: вдруг покажется охрана, а мы тут совершаем противоправные действия. Но никто не показался, хотя шумели мы порядочно. Мы пробрались внутрь здания. Я сфотографировал огромную печь на кухне, ряды шкафчиков с дверцами в переодевалке; дверцы шкафчиков были обклеены изнутри наклейками с обнаженными женщинами — эти наклейки были родом из середины девяностых, они успели выцвести, помню, мы коллекционировали такие, когда учились в школе.

В одном из зданий нашли небольшую комнату с вытяжным шкафом, столом, на котором валялись неопределяемые обломки приборов и относительно целый ph-метр. Я сфотографировал прибор и вдруг почувствовал: сзади кто-то стоит. Это было почти привычно; я как будто ждал этой встречи. Даже страх явился как старый друг. Но повернуться было слишком тяжело. Я ждал, что кто-то ко мне прикоснется: палец будет холодный и острый. Пот тек у меня по спине. Где-то рядом был Влад; я хотел позвать: эй, Влад, подойди! — но не решился. Я не знал, что он увидит (и увидит ли), если зайдет в эту маленькую комнату. Вдруг тварь навредит ему. Наверно, стоит промолчать. Я все же сделал усилие и повернулся: никакой твари у меня за спиной не было. В проеме двери замер Крупковский в своей привычной горке; лицо у него было бледное. Честно говоря, он просто пялился на меня как на инопланетянина. Или, может быть, не на меня. Может быть, он смотрел немного в сторону. Но в комнате никого, кроме меня, не было.

Я спросил:

— Ты что-то видел?

Он откашлялся:

— Что?

Я сказал:

— Ничего, забудь… Вы там как, нашли что-нибудь интересное?

Он помотал головой, бросил на меня еще один безумный взгляд и ушел. Не знаю, видел он что-нибудь или нет; скорее всего, ничего. Черная тварь — это мой личный психоз. Странно, если продукт моего личного психоза смогут увидеть другие люди. Но все-таки что-то его испугало. Впрочем, это же Крупковский. Может, его испугала пришедшая в голову внезапная мысль о смерти и одиночестве; такое вполне возможно.

Остаток дня он провел в подавленном настроении, больше молчал, отвечал невпопад; оживился немного к вечеру, когда мы покинули территорию завода и расположились в палатках на берегу озера. Помню, травили байки у костра, пили вино, закусывали бутербродами с сыром и сухариками. Комары в ту ночь пировали. У Димы с Аней оказался репеллент, но он не очень-то помогал. Влад сначала сидел с нами, но я увидел, что он клюет носом, и отвел его в палатку; он залез в спальный мешок и быстро уснул. Мы посидели еще немного. Дима захватил с собой миниатюрный кальян и немного табака с яблочным ароматом; мы покурили. Крупковский сидел с довольной ухмылкой, окутанный клубами табачного дыма. И комаров заодно отпугнет, сказал Дима, смеясь. Да что-то не очень отпугивает, сказал я, хлопая себя ладонью по колену; на колене осталось кровавое пятно с комариными останками. Ближе к полуночи к озеру подъехала разбитая «копейка»; пьяные мужики заглушили мотор, включили погромче музыку, затем пили пиво и с обрыва ныряли в холодную воду. Я заглянул в палатку: Влад спал как убитый. Пьяные мужики веселились около получаса: под разухабистый мат и хохот погрузились обратно в свою «копейку» и укатили. Я уж думал, придется с ними биться, сказал Дима. Боец нашелся, сказала Аня. А чё, их трое, нас тоже трое, еще неизвестно, кто кого, сказал Дима. Ну конечно, сказала Аня. Мы заметили, что Крупковский сидит с закрытыми глазами. Ладно, сказал Дима, давайте сворачиваться, а то Крупа сейчас в огонь с головой нырнет. Крупковский приоткрыл один глаз. Я не сплю, сказал он, я наслаждаюсь. Какая ночь, а, ребята? Отличная ночь, сказал я, но пора ложиться. А звезды какие, сказал Крупковский, смотрите, какая тут красота. Он встал и пошатнулся: упал бы, но я успел его удержать. Пардон, пьяным голосом произнес Крупковский. Я повел его к палатке. Да не надо, сказал он, вы ложитесь, я пока у костра посижу. Он тем не менее дал себе помочь и нырнул внутрь. Эй, вдруг сказал он из темноты, Вовка. Я включил фонарик: Крупковский сидел посреди палатки и смотрел на меня странно, почти так же, как сегодня днем, в маленькой комнатке заброшенного завода.