Юрий Буйда - Третье сердце

Запершись у себя в каморке, он долго разглядывал конверт, вертел его так и этак, а потом вдруг принял решение, которое удивило тетку и ее мужа. Он не стал его вскрывать. Он вложил его в том «Графа Монте-Кристо» и словно забыл о нем.

Но на самом деле он всегда помнил об этом письме. Перед сном он думал о матери. Тетка никогда не осуждала сестру. Не осуждал мать и Федор. Он видел ее на фотографии: худенькая высокая женщина с косящими глазами и безвольными пухлыми губами. Он не думал о причинах, побудивших ее бросить ребенка и уехать неведомо куда с каким-то мужчиной, – он думал лишь о том, что же такого она могла написать сыну, уезжая от него навсегда. Наверное, что-то важное. Что-то очень важное. Немногие важные слова, раскрывающие, может быть, тайну его рождения, его будущего, всей его жизни.

О чем только он не думал тогда, о чем только не мечтал, глядя на запечатанный конверт с надписью «Моему сыну Фединьке от его несчастной матушки»…

Проще всего, конечно, было бы вскрыть конверт и прочесть письмо. Проще всего, но не лучше всего. Федор и сам не знал, что заставило его принять такое странное решение. Он ждал подходящего момента, чтобы прочесть письмо, но подходящий момент наступил лишь после «потемкинских» событий, когда он увидел нагую Минну Милицкую в саду с Немченко, ее тело, напоминавшее ему почему-то освежеванную собаку, и голые ноги Немченко в каучуковых галошах.

Тогда, вернувшись домой, он собрался покончить с собой. Но прежде он решил вскрыть конверт и наконец прочитать письмо.

Запершись в своей каморке, он положил на стол заряженный револьвер, перекрестился и взрезал конверт.

В конверте оказались два листка. На одном тем же некрасивым детским почерком, что и на конверте, было написано: «Я осталась должна Киршнеру за чай и ликер. Прости меня и верни ему долг. Твоя навеки». А другой листок был счетом из магазина Киршнера: два рубля восемьдесят копеек за фунт черного байхового чая и два рубля с полтиной за бутылку зеленого шартреза. Итого – пять рублей тридцать копеек.

Больше ничего в письме не было.

Фунт чая и бутылка ликера.

«Твоя навеки».

Федор тупо смотрел на эти два листка бумаги, перевел взгляд на револьвер, лежавший на столе, и вдруг понял, что стреляться он не станет. Но и рассказывать о письме матери – тоже. Никому, никогда.

Это письмо и спустя много лет оставалось одним из самых страшных событий в его жизни. Страшнее, чем встречный ночной штыковой бой в лесу под Суассоном. Таким же, как фильм «Броненосец “Потемкин”», который перевернул его жизнь в «Казино де Гренель».

Они уже миновали Вьерзон, когда сзади вдруг что-то грохнуло и машина накренилась на левый бок.

Мадо закричала спросонья. Тео остановил машину и вышел.

– Похоже, лопнула рессора, – сообщил он, вернувшись в кабину. – Надо поискать какую-нибудь мастерскую или хотя бы кузницу. С такой рессорой до Шатору мы не дотянем, а до Лиможа и подавно.

Он осторожно тронулся. Машина пошла со скрежетом, заваливаясь на левый бок.

На дороге было пустынно.

Мадо рассеянно смотрела на бурые луга, на придорожные кусты, покрытые инеем.

Вскоре они въехали в довольно большую деревню, проползли по узкой улочке, вымощенной крупным синим камнем, и остановились на площади у гостиницы «Три петуха». Рядом с гостиницей находился ресторан, над входом в который красовалась надпись – «У матушки Полины».

Тео спросил у хозяина гостиницы, где тут можно найти механика или хотя бы кузнеца, чтобы починить автомобиль.

Рослый пожилой мужчина в турецкой феске нажал рычажок, который торчал у него из горла, и ответил свистящим голосом:

– Я позову Жана-Клода. Это мой сын.

Жан-Клод – хмурый молодой человек с плешью и рыжими усиками – осмотрел машину и сказал, что лопнула рессора. Тео загнал автомобиль во двор, где находилась кузница. Потом он зашел на почту, купил свежие газеты, и они с Мадо отправились в ресторан.

Хозяйка ресторанчика сразу прониклась симпатией к бедняжке Мадо.

– Если вы подождете, я сварю вам суп, – сказала она. – Обычно я не варю суп, но для вас, конечно, сварю. Или хотя бы бульон.

– Спасибо, мадам, не надо.

Мадо ела с аппетитом, а Тео почти не прикоснулся к еде. Прихлебывая кофе, он просматривал газеты. Во всех газетах заметки о преступлениях были вынесены на первую полосу.

Первое преступление случилось на площади Мобер. Полиция сообщала о троих погибших, мужчине и двух женщинах. Мужчина был русским эмигрантом Иваном Д., беженцем, человеком без определенных занятий, а женщины – проститутками. Мужчина был убит слесарным молотком, женщину ударили чем-то по затылку, а девочку выбросили из окна. Соседи видели, как из квартиры, которую снимал Д., выходил хорошо одетый мужчина высокого роста, в руках у него была клетка с птицей. Один из свидетелей заявил, что встречал этого мужчину и раньше – он не раз приходил к Д. Свидетель слышал, как они разговаривали, ему показалось, что оба говорили по-русски, хотя может статься, что и по-далматински.