Евгений Гришковец - «Весы» и другие пьесы

Алексей. Нет, Эдик, не въезжаю. И не хочу. Ты к чему-то клонишь… Не надо!

Игорь( Алексею). Пусть говорит… Он же молчать не может… А от нас не убудет.

Эдуард. А я скажу… Что вы тут… Самые беспомощные! Сидите, ждёте! И стараетесь не думать о том, что если там ( показывает рукой на приёмный покой) что-то страшное случится, то и вся ваша жизнь, которой вы сейчас живёте… Всей вашей жизни капец… Случись с кем-нибудь из ваших детей что-нибудь страшное – и вам труба! Ясно? Не они от вас, а вы от них зависите. И от тех, кто ещё не родился, тоже. Понял, Лёша? Это ты зависишь от своих девчонок, от дочек своих. От Кати и Танюшки. Полностью зависишь! И вы, профессор, от своих, если они, конечно, вам дороги, а не так – пустой звук.

Игорь. Если вы хотите меня в чём-то обличать… Я тоже не понимаю, к чему вы клоните… Но лучше остановитесь.

Эдуард. Да ладно вам… Обличать?! Я же не дурак. Я знаю, о чём говорю. Ты про это, Лёш, не знаешь. Я тебе не говорил. Никому не говорю… Это было давно и, как любят говорить, в другой жизни… Правильно говорят! Та жизнь закончилась. Совсем… Я когда ещё в политехе учился, женился. В двадцать один год. Сопляк. Через три месяца после свадьбы, хотя какая там свадьба ( усмехается), родился у меня сын. Маленький такой. Чудесный. Павлик, Павлуша… А когда ему было полтора годика, он умер. Уже ходил вовсю, бегал, говорил слова… Заболел и умер. Мы его к моим в Усть-Катав на лето отвезли. Хотели сами на море… Компания у нас была вся бездетная… Уж что там у них случилось на самом деле, я точно не знаю. Его в деревню к бабушке моей отвезли. Там же места сказочные. Южный Урал. Заболел. Не сразу стали лечить. Потом лечили по-деревенски, боялись сообщить, зря потревожить. Короче, умер Павлик. Мы когда примчались, он в больнице уже всё время был без сознания. Трубки, провода и он – маленький-маленький. Бабка моя сама чуть не померла тогда. Но я не захотел её больше видеть. С родителями с тех пор… Ну так… Как-нибудь… На телефоне. С женой и полгода вместе не прожили. Видеть друг друга не могли. Из Челябинска почти сразу уехал. Не мог мимо парка проезжать, в котором Павлика в коляске катал. Жизнь та полностью закончилась… Совсем! Погибла. Ничего не осталось. Я думал, пройдёт! Должно забыться… Отпустить должно… Сколько лет-то уже прошло! Нет! Ни хрена! Вообще! И снится, и догоняет… И как только маленьких вижу, накрывает. Не всегда… Но часто. Когда Костя родился, я над ним трясся, как сумасшедший. Чуть сопли, температура – я «Скорую». Сутками не спал… Сейчас он где-то задерживается, я сижу. Жена, педагог-воспитатель, спит спокойно, а я глаз не сомкну. Я из командировок ему звоню чаще, чем жене… Знает, что, если не ответит, лишу всего, чего только могу лишить. Вот ему в армию через два года. А у меня уже паника! Какая, на хрен, армия? Я ему лучше сам ногу сломаю, если справку не куплю. Но в армию он не пойдёт! Или я вместе с ним. Не хочу… Не хочу снова потерять жизнь, которой живу. Думаете, я ещё детей не хотел? Да очень хотел и хочу! Дочку хочу. Двойню хочу. Но с ума же сойду, сил не хватит… Мы от них зависим, а не наоборот… Но как же… Как же я вам завидую мужики, при всём при том.

Игорь (резко встаёт). У меня там дочка рожает. Отец ребёнка не в командировке, не запил, не заболел. Нет отца. Девятнадцать лет девочке моей исполнилось два месяца назад.

Игорь берёт бутылку и выходит в дверь на крыльцо. Видно, что, выйдя, он остановился и стал пить из горлышка.

Эдуард. Ё-моё! Язык мой – враг мой. Никогда не умел останавливаться.

Эдуард находит и берёт первую маленькую бутылку, смотрит, сколько в ней осталось, и пьёт из горлышка. Отрывается, снова смотрит на бутылку и протягивает её Алексею.

Алексей. Нет. Мне точно хватит.

Эдуард допивает оставшееся, суёт бутылку в карман, берёт куртку и выходит на крыльцо. За ним выходит Алексей.

Следующая сцена происходит на крыльце.

Эдуард становится рядом с Игорем, к ним подходит Алексей. Некоторое время стоят молча. Игорь протягивает бутылку Эдуарду. Тот отказывается.

Игорь. Она в Москве учится. На третий курс перешла. Последний год перед университетом только со мной могла говорить. С матерью никак… Кстати, вот жена моя – профессор, а я нет. Пока нет. Как-то так получилось: сын – её, а дочь – моя… Дочь не хотела в Москву. А жена была против, чтобы она училась в нашем же университете. Под нашим контролем и опекой… Это, дескать, не путь и не образование. Я не спорил. Короче, уехала из дома. Выпихнули. Уехала нехорошо… Мать – диктатор, отец – предатель. В первый год учёбы было нормально. Часто приезжала, но мне её было мало. Я ворчал, обижался. А она как-то приехала, и тут – очередной внук. Всем не до неё… (Отпивает из бутылки.) А в нынешний год её почти не было. Не приезжала. Где-то подрабатывала. Хотела что-то доказать. С матерью совсем перестала общаться. В июне после сессии приехала. Вроде весёлая, но очень нервная. Ничего про себя не говорила, пару дней побыла и уехала. Ночевала у подруги. Толком не поговорили. Сказала, практика у неё какая-то. Какой-то парень или мужчина… Не говорила. Только намекала. Я пытался из неё хоть что-то вытянуть, но нет. В начале сентября хотел к ней в Москву. Она наотрез. Сам по делам в Москву поехал. Не встретились. Она отказалась. Из общежития ушла. В университете после лета вообще не появлялась. На звонки отвечала. Но коротко. И вот позавчера позвонила мне утром. Сказала, что здесь, на вокзале, и что домой не пойдёт. Я – на вокзал… Издалека её увидел, и всё стало понятно. Домой наотрез не поехала. Завёз её к маме… Моей. Плакали обе сутки. А сегодня… Точнее, вчера вечером… Началось. ( Опять отпивает из бутылки.) Её кто-то очень жестоко обидел. Я не думал, что увижу свою дочку, мою маленькую девочку любимую, нежную, весёлую, чудную, умничку мою, такой несчастной… Такой совершенно несчастной! В глазах только отчаяние… Полное отчаяние! Мужики, такого я не видел…