Олег Татарченков. - ГРУППА СОПРОВОЖДЕНИЯ. Роман

-Есть! — Уфимцев глумливо изогнулся в верноподданическом поклоне и вышел.

Секретарь имела давнюю привычку не сразу после приглашения шефа, а спустя минуты три. Что она хотела этим сказать или доказать — выдержать паузу, чтобы подчеркнуть собственное достоинство, Давицин не задумывался. Он просто принял это к сведению и сейчас, вспомнив о раздражавшей раньше манере своего секретаря, подумал, что это даже хорошо: есть время поразмышлять.

Главный редактор глотнул уже остывший чай, отставил далеко от себя кружку и подошел к окну. За окном кабинета, на асфальте, расположенном не уровне пояса (редакция располагалась в полуподвальном помещении дореволюционного особняка) метались резкие тени от качающейся под ветром рябины.

«Скоро будет осень, — думал Давицин, — Граница света и тени становится ярче. Это первый признак. Первая осень моего редакторства. Как меняются карты судьбы… Разве я мог подумать еще пару лет назад, что буду начальником целого коллектива, редактором крупной областной газеты. Если бы кто–нибудь мне об этом рассказал в то время, когда я был всего лишь преподавателем философии в нашем университете, я бы рассмеялся…

И все–таки я правильно сделал, что сумел отодвинуть от редакторского кресла этого писателя, диссидента. Эмоции и студенческие идеалы смешны в сорокалетнем мужчине. Эта порода может только критиковать, кричать и взывать к совести. А вот что–то построить… Строить нужно в рукавицах, а не в белых перчатках, которые они не хотят снимать. Как там у Стругацких? «Когда Бог берется чистить нужник, он не должен бояться, что у него будут грязные пальцы». Грязные пальцы — удел каждого строителя. Критиковать легче…

А я строю. И построю, хотя это нетипично для философа. Философы должны заниматься другим. Выходит, я плохой философ…

Что касается этого самонадеянного мальчишки, Уфимцева, то из него можно построить неплохого журналиста. Горяч, правда, но не таких жизнь обламывала. Покрутится в нашей каше годика четыре, растворится в коллективе, станет своим среди своих… Сейчас он еще чувствует себя чужаком, еще полон столичного снобизма. Как быстро въедается в людей этот снобизм! Видимо, это от желания людей выделиться среди себе подобных. Я и сам был такой, когда приехал в этот город после философского факультета МГУ.

Мечтал постичь и переделать мир. Переделал ли я его? Сейчас я просто надеюсь, что привношу в него что–то свое и не более того. Одновременно считаюсь с ним… Уфимцев это поймет. Надеюсь. А пока он увлечен творческим самоутверждением. Ну что ж, это неплохо. Как говорил Марк Твен, кто в юности не был анархистом, тот в зрелости не сможет руководить даже пожарной командой….»

Уфимцев, выйдя из маленького «предбанника» редакторского кабинета, где сидела секретарша, остановился покурить в узком коридорчике напротив входной двери.

«Чертов ретроград, формалист, — думал он, — Привык работать в отделе учащейся молодежи на основе уже установленных фактов. Если «двоечник» — то дебил; круглый «отличник» — глобальный умница и вообще душа–человек. А в фактуре нужно ковыряться, открывать свое, ранее неизвестное людям…»

В глубине души Игорь чувствовал, что вовсе не по этой причине он вызвался раскапывать бесперспективное дело об оскверненной могиле — «висяк», как его обычно называют в ментовке. Ему просто до оскомины надоело описывать бесконечные пьяные драки, поножовщину и угоны автомобилей. Они были все похожи друг на друга, и Игорь чувствовал, что задыхается, пытаясь в своих газетных материалах внести в эту дурно пахнущую муть хоть какое–то разнообразие.

Он вцепился в разворошенную могилу неизвестного бедолаги, как пес в кость, еще не замусоленную собратьями по помойке. В глубине души Уфимцев не верил, что сможет откопать здесь нечто интересное. Но он мечтал просто о каком–то свежем впечатлении. Разве он многое просит? Стоило переводиться из университета, чтобы копаться в мерзком, грязном белье бытовых преступлений…

Тут, совсем некстати, Уфимцев вспомнил про дурацкие кресла в кабинете главного редактора и раздраженно плюнул в банку из–под бразильского кофе, заменявшую в коридорчике — курилке пепельницу. «Чувствуешь там себя как в гинекологическом кресле» — подумал он.

Игорь затушил сигарету и пошел к себе в кабинет. Впрочем, «своим» он мог назвать лишь с большой натяжкой. В бывшей комнате коммуналки кроме Игоря располагалось еще пять человек, работающих аж в двух отделах: информации и экономики. Уфимцев числился в первом, Бунин — во втором, сидя за соседним столом с Игорем.