Олег Татарченков. - ГРУППА СОПРОВОЖДЕНИЯ. Роман

-Вот бы его сосед, приходской священник, на путь истинный и наставил, — заметил капитан.

-Какое там! — опять махнул рукой отец Никифор, — Молодой ишшо, только из семинарии. А в молодости больше о себе думают, об устройстве своем личном, а уж обо всем прочем — во вторую голову. Сказать по правде, действительно, приход его — дыра дырой. Молодому там — тоска зеленая. Это, если по–вашему, по–мирскому говорить.

Священник встал и пошел ставить чай. С минуту он гремел посудой за занавеской в закутке кухни, потом появился с чашками в руках, водрузил на стол сахарницу, покосился на облупленный эмалированный чайник на старенькой электрической плитке и продолжил:

-С другой стороны, если человек с младых ногтей имеет все блага жизни, доставшиеся ему по наследству или по блату — сам он в этом возрасте честно заработать все это не может — то к старости или пустит деньги по ветру, потому что ценить не будет, или потеряет вкус к жизни. А это грех…

Никифор разлил чай по чашкам.

-Да и вообще, чады мои, служение Господу подразумевает подвижничество, отречение от излишних земных благ. А коли желаешь ты их, то иди не в священники, а в кооператоры. Или как их сейчас называют? Бизнесмены… Нельзя одновременно служить Богу и Момоне.

Уфимцев окинул взглядом более чем скромную обстановку в доме у священника. Он вспомнил, что ему довелось увидеть в квартире московского священника, служившего на высокой должности в Патриархии. До этого тот исполнял обязанности за рубежом, и поэтому Игорь мог объяснить себе японские музыкальный центр, телевизор, такую же импортную дорогую мягкую мебель, изящные, дорогие, судя по всему, безделушки. Обстановку, редкую для средней московской квартиры начала девяностых.

Объяснить мог, понять — нет. Уж очень все это не вязалось с духовным одеянием хозяина. Для того интерьера скорее подошел бы малиновый пиджак, который вошел в моду среди нарождающегося класса капиталистов чуть позже.

Уфимцев говорил тогда себе, что все это глупость.

Более тысячи лет назад прошло с тех пор, когда первые христиане в рубищах жили в пещерах и обходились примитивным, служа Господу. Сейчас их преемники должны идти в ногу со временем, иначе они просто не смогут донести Слово Божье до всех. Не только для нищих и малограмотных, но и богатых, образованных. Тем не менее… Тем не менее думалось: отчего же деревенская и городская голытьба в революцию с таким упоением рушила храмы, убивала священников, изгоняла саму веру?

С упоением и искренней злобой рушат только низвергнутые в душе святыни, мстя за порушенные идеалы. Малиновый звон колоколов в сознании тех людей были частью той России, где развевались на ветру шелковые знамена и шарфы дам, сверкали спицами пролетки и ордена господ, запах пирогов мешался с ароматами дорогих вин и французских духов. Этот мир лежал в другой плоскости от мира развороченной земли окопов, оторванных ног, калек в прожженных шинелях, просящих на папертях милостыню, разоренных деревень. Поэтому и рушили они, что вера ушла из душ их. А пустоту заняла лишь дочь Сатаны — злоба.

Отец Никифор заметил взгляд Игоря, каким он окинул скудную обстановку дома.

-Небось подумал, что вещаю так, что сам живу в скромности, а посему причисляю себя к подвижникам, — усмехнулся он, — Нет, парень. Хоть и стоит мой храм в большом селе на большой дороге, но приход и у меня тоже не весть какой. Все те же богомольные старушки. Единственная разница от соседа — числом их поболе. А те, кто помоложе, в другую веру веруют — веру граненого стакана. Бедно люди живут, корреспондент. А когда ходишь по колено в навозе, да еще со сведенным брюхом, редко глаза к небу поднимаются. Потому что, как опустишь их, вся мерзость еще мерзостнее покажется. Посему и глядит народ исключительно в стакан — после него куда ни кинь, все в розовом тумане.

Он замолчал. Молчали и Уфимцев с капитаном. Тишину нарушало лишь мерное тиканье стареньких дешевых ходиков с алюминиевым облезлым циферблатом и подвязанной к цепочке магазинной гирькой.

-Потому и живу так, — произнес после затянувшейся паузы священник, — Как люди. Во–первых, потому, что физически не могу жить богаче, а во–вторых, потому что Бог не позволяет. Что мне прикажешь, — он лукаво улыбнулся в бороду, — те три сотни кирпичей, что мне сельсовет на ремонт храма выделил, себе на дом пустить? Вы, миряне, под законом и под собственной совестью ходите, а у нас вместо уголовного кодекса — Господь. Его сильнее прокурора бояться следует. На Его Суде никакой дорогой адвокат не поможет.