Олег Татарченков. - ГРУППА СОПРОВОЖДЕНИЯ. Роман

Игорь покрутил в руках винтовочный обрез, попытался открыть затвор — не получилось.

-Бросьте, — махнул рукой подполковник, — Мы уже пробовали — приржавело. Эти «пукалки» почитай с самой гражданской войны у какого–нибудь мужичка в подполе валялись.

Уфимцев дернул затвор еще раз и бросил обрез на стол.

-Ну, а как с моей просьбой? — спросил он.

Уфимцев приехал в Рыбинск два часа назад. Не мудрствуя лукаво, он направился сразу в райотдел милиции, надеясь получить более полную информацию об осквернении могилы и одновременно выполнить «обязательную нагрузку» Давицына — собрать материал по иконникам. Иными словами, по шайкам бандитов, грабивших беззащитных стариков и сбывавших их во вторую столицу России — Санкт–Петербург.

В разделенной на криминальные зоны стране Рыбинск был отнесен к «зоне влияния» Северной Пальмиры. Несмотря на усилия москвичей — время от времени в городе от выстрелов таинственных киллеров гибли члены бандитских группировок, взрывались машины — питерцы не собирались сдавать позиции.

Предметы старины, главным образом иконы — были одной из основных целей преступного промысла. Что еще можно было взять с нищей провинции и пребывавшего в упадке Рыбинска, бывшего закрытого «сосредоточения оборонной промышленности». Былая слава кончилась, и город напрягал последние силы, чтобы просто выжить, постепенно приходя в запустение. Народ помаленьку перебирался в Ярославль, уезжал в столицы…

Начальник райотдела милиции откровенно обрадовался просьбе Уфимцева рассказать о промысле иконников. Накануне приезда журналиста его сотрудники с чистой совестью могли рапортовать о взятии с поличным такой банды. И ничего плохого не было, если бы об этом еще и рассказали в областной прессе.

Банду взяли три дня назад в одной из глухих деревень на границе Рыбинского и Некоузского районов. Взяли после полугода поиска. Ограбленные пожилые люди, боясь угроз бандитов, не заявляли в милицию или давали весьма противоречивые показания. Но когда по району пополз слух, что иконники застрелили из обреза бывшего бригадира, а ныне пенсионера Полунина, ветерана войны и кавалера ордена Красного Знамени, в кабинете начальника появился старик.

Дед Иван, проработавший в бригаде Полунина без малого тридцать лет, долго кряхтел и пытливо рассматривал бравого усатого подполковника, пока, наконец, не изрек:

-Так вот что, значит, начальник… Я бы к тебе еще сто лет не пришел. Не люблю энкеведу вашу… Через нее в тридцать пятом я на Волголаге едва чахотку не заработал. Но пришел… Из–за Сашки Полунина в кабинет твой пришел. Воевали мы с ним вместе. Он — командиром взвода, а я, значит, помкомвзвода у него был. А рота–то штрафная была, на пару мы с ним вину кровью смывали. Уж не знаю, какая у него вина была, а у меня, кроме моего зажиточно–кулацкого происхождения, другой не было. И ранены мы с ним в одном бою были, и в госпитале одном лежали…

Дед Иван вытащил из кармана старомодного пиджака аккуратно сложенный платок, высморкался, покосился на пачку «Балканской звезды», лежавшей на столе подполковника:

-Угостил бы цивильными, начальник.

Задымил, откинулся на спинку стула, более благодушно посмотрел на милиционера:

-Вот такие дела, начальник…

Подполковник терпеливо ждал.

Он по своему опыту знал, что в таких делах спешить не надо. Люди, подобные деду Ивану, и без того делали над собой усилие, добровольно перешагивая через милицейский порог. Достаточно неосторожного слова, малейшего неуважения и — все. Уйдут. И что ты сделаешь с этим дедом, прошедшего через все, не боящимся ничего, кроме совести своей да Бога, если он, конечно, в него верил… Этот дед своей жизнью заслужил, чтобы ты, подполковник милиции, сидел и внимательно слушал его, бывшего зэка, бывшего штрафника, бывшего плотника, а ныне колхозника — пенсионера, одиноко доживавшего свой век с кошкой, собакой и козой в одной из умирающих деревень России.

-А после ранения комиссованы мы были, — продолжил старик, — За тот бой Полунин не только амнистию, но «Знамя» получил. Случай по тем временам из ряда вон… Сам командующий фронтом представление подписал. Было за что: от роты нашей, почитай, живых десять человек осталось, а было сто двадцать, но деревню и сопку ту господствующую мы взяли. Полк не взял. А мы–взяли. Да.

В общем, Полунин «Знамя» получил, а я — просто прощение от Советской власти. А идти мне некуда. Я ж не тутошний, из–под Самары я… Мои все в Сибири сгинули, куда мне? Вот и взял Полунин к себе на Родину. Он сам с Мологи. А после затопления уезда под Рыбинск перебрался. Так мы и работали вместе… Слышь, начальник, разреши еще одну сигаретку…