Александр Иличевский - Дождь для Данаи (сборник)

Германн — не только потому Германн, что он германец, «немецкий характер», что его имя — «говорящее»: «Германн — немец, он расчетлив — в этом все», — невротическим хореем заметил Томский. Так излечивается заикание: больному прописывают ритмизировать речь, — и так автор нервически проговаривается о самом важном, находящемся под спудом замысла.

Германн расчетлив. Он постоянно рассчитывает и последовательно добивается рассчитанного. Всякой цели он предъявляет алгоритм. Он вычислил Лизавету Ивановну — и добился ее, привел в исполнение (заимствованное из романа любовное признание — по сути, действует так же, как заимствованные из романа Чаплицкого и графини три карты). И вот он решил поставить самую сильную карту: вычислить Провидение.

Но Господь не вычислим.

Итак, кара настигает Германна не из-за его дерзновенности, а из-за его линейности. Замечательна контрастность: парадоксальная сложность описания характера Германна — и плоское решение этой загадки.

Когда шахматист-любитель наблюдает игру гроссмейстеров мирового уровня, ходы их партии могут показаться ему абсурдными, необъяснимыми.

Безусловно, свобода первична по отношению к выбору. Однако проблема отказа от сложного выбора (в повести смоделированная штосом: туз налево, дама направо) обнаруживает закономерность: чем выше уровень способностей, тем больше степеней свободы. Германн не стал действовать — выбирать самостоятельно, а достал калькулятор.

Легкие предметы (легкомысленная Венера и легковесный Чаплицкий) при любой силе взрывной волны остаются целы, отлетая. В отличие от тяжеловесных, недвижимых.

Кара настигает Германна не через внедрение ошибки, ляпа — вмешательства демонских сил в течение вычислимой, хотя и чудесной реальности, — а как противодействие его отказу — или, если угодно, его неспособности воспринимать случайность как подвижность сознательного выбора. Или — из-за того, что Германн олицетворяет наступавшую эпоху машин, эпоху машинальности; олицетворяет тем, что сам является машиной, — и всей циничностью своего редукционистского содержания обворовывает мир, богатый чистой метафизической надеждой.

Парадоксальность описания характера Германна заслоняет его варварское содержание — и искусно вводит читателя в художественное, продуктивное заблуждение.

Убийственной характеристикой прямолинейности Германна является его указанное автором суеверие:

«Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков». Это очень важный момент. Германн приходит на отпевание в церковь, валяется на холодном полу, подходит ко гробу — не по воле совести, а по суеверию, что «мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь». И вот он отпрянул и оступился, ударился навзничь оземь: обдернулся в первый раз.

Суеверие является прямым следствием идолопоклонства, преклонением перед роком, непрекословной необходимостью. Суть же монотеизма состоит в том, что утверждается возможность личного диалога с Всевышним.

Вот это неприятие поклонения року, «твердому раскладу» — и веры в вычислимость того, что находится во власти Провидения, — и составляет важнейший этический смысл повести.

Бессмысленность попыток фрейдисткого анализа содержания повести стоит краткого, но отдельного упоминания. Смешно и горько думать, что суть «Пиковой дамы» исчерпывается тем, что Германн — ананкаст (обсессивно-компульсивный педантический характер), испытавший в детстве пристрастие к фекально-анальному наслаждению, накопительного типа. При том, что реальная связь денег и дерьма — всеобщего ценностного эквивалента и эквивалента всеобщего бесценка — очевидна и без привлечения золотарей.

Совпадение. Без четверти три явилась Германну графиня. Без четверти три (однако пополудни) скончался Пушкин. Представим себе положение стрелок на циферблате. Горизонт? Черта раздела верха и низа, высшего и низменного, видимого и невидимого.

И если вписать в циферблат распятого человека…

И на самом деле не очень важно, что выбрать — из двух версий, реальной и волшебной, о которых пишет Достоевский в 1880 году в одном из своих писем:

«Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал „Пиковую даму“ верх искусства фантастического. И Вы верите, что Германн действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем в конце повести <���…> Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов».