Сергей Носов - Дайте мне обезьяну

Не пахнет лишь то, чего нет. Даже то, чего нет, способно пахнуть, если оно желаемо, вроде куска сырокопченой колбасы, всегда отсутствующего, но всегда чаемого, – но чуемое обязано пахнуть, раз оно чуется, как же можно чуять непахнущее и бесшумное? Одна зримость. Зримость несуществующего. Видимость того, чего быть не должно – не имущего запаха. Необъяснимо. Мозги набекрень. У собаки дрожат задние лапы, когда ей снится луна.

Луна – это большое ничто. Образ небытия, образ чуемой смерти. Хочется выть.

Но кошмары редко беспокоят собак. В основном сны у них радостные. Симфонии запахов снятся собакам – нюхай и нюхай!

А сколько оттенков! Косточка, зарытая под молодым тополем, это совсем не то же, что зарытая под сосновым забором. На закате кусок колбасы пахнет иначе, чем в полдень.

Запах – понятие геометрическое. Он отвечает объему, допустим, холодной котлеты, не убранной со стола, или длине связки сосисок, опрометчиво оставленной кем-то в хозяйственной сумке.

Но чесаться во сне – это тоже очень приятно. Очень приятно во сне лизать руку хозяина. Приятно слышать свой лай, обращенный против соперника, хотя бы и теоретического. Приятен запах границ, обозначенных твоей неповторимой уриной. Собачья свадьба – это очень и очень приятно.

Но всего приятнее услышать, как тебя называют по имени. Собаки любят свои имена.

Тоскуя по имени, безродная и безымянная дворняга долго следит за человеческой речью, пытаясь уловить в непонятных созвучиях намек на прозвание, относящееся именно к ней. Во сне она будет случайные звуки тревожно сопоставлять с запахом собственной шерсти, в которую запрятала нос.

Ушанка ли, Тим ли – какая разница, как назовут. Блажен имеющий имя, сон его спокоен и ясен.

Не чудо ли это? Во сне собака умеет говорить. Она способна представить и медленно повторить свое имя.

Произнося свое имя – четко, внятно, не торопясь, – собака во сне ощущает себя человеком.

…Тетюрину снилось, что он лежит, как он и лежал спящим, но только бодрствует; он ощущает обе свои ноги – и правую, и левую, и даже видит обе, но притом знает про левую: она – фантом. Ее нет. Мысль об отсутствии левой была мучительна. Фантом немного затек, впрочем, как и правая, ничем не отличающаяся от левой, только тем отличающаяся, что Тетюрин знал, что та фантом, а эта – его. По отношению к левой ноге то было фантомное затекание, а по отношению к правой – естественное.

Во сне Тетюрин вспомнил о Катерине, и стало горько Тетюрину: Катя, Катенька, зачем я тебе такой?

Фантом шевельнулся. Не Тетюрин шевельнул своей левой, а левая сама шевельнулась – фантом не подчинялся воле Тетюрина. Скорее сам Тетюрин подчинялся командам несуществующей левой (он знал, что она не существует), – шевельнувшись, нога-фантом шевельнула всем целым, каковым себя еще мнил Тетюрин. Может, на сантиметр, но в целом – в целом он сдвинулся. И проснулся в испуге.

Обе ноги со всей очевидностью принадлежали Тетюрину. Разница между ними лишь в том была, что одна была правой, а другая левой. Камень с сердца. ОК. Обе мои. Он глядел на ноги, шевелил пальцами. Все получалось. Немного тревожила асимметрия сна – почему именно левая так отличилась, не потому ли, что именно слева съездили ему по голове? Он потрогал голову. На месте.

Он вспомнил, как сон, свое позавчерашнее пробуждение ото сна: пробудился он от щекотки. Кто-то трогал его за плечо, потом за талию. Открыв глаза, Тетюрин увидел седобрового старичка в белом халате, он снимал с Тетюрина мерку.

– Вы что – гробовщик? – спросил Тетюрин.

– Господь с вами, я портной.

– А зачем?

– Срочный заказ.

– На что?

– «На что, на что»… На костюм. На свадебный.

Из-за спины старичка образовался врач.

– Раз в рубашке родился, от счастья не отворачивайся, – произнес эскулап назидательно. – Все кости целы кроме одной. Через пять дней примерка – и гуд бай. Совет да любовь.

Он держал блокнот.

– Девяносто пять, – сказал старичок. – Теперь в талии… Семьдесят девять…

Доктор записывал.

Муж, бес в ребро, ушел к молоденькой, его играл Жалкин, который, вспомнилось, еще играл в том идиотическом клипе, рекламирующем пиво «Солнечное». Жена как бы Жалкина обратилась к экстрасенсу, который тут же воспользовался служебным положением в личных целях и направил свои колдовские чары на брошенную, несчастную женщину, а вовсе не на Жалкина. Однако жена беспутного Жалкина не дала себя совратить, колдун-экстрасенс остался с носом. Между тем молодая прелестница изменила герою с крутым без правил бойцом, а он, то есть герой, то есть Жалкин, стал пить, опускаться, забомжевал. Своих детей и жены считал себя не достойным. Был март, цветы распустились. Ну, музыка куда ни шло, запоминающаяся мелодия. Жена подобрала на вокзале, простила. Муж возвратился в семью.