Салман Рушди - Ярость

Да, но лекарства — это неизбежный туман. Вы глотаете пилюлю, и ваш мозг затуманивается. Лекарства — это полка, на которую вас подсадили, и вы сидите на ней, пока жизнь идет мимо вас своим чередом. Они как прозрачная занавеска в душе у Хичкока в «Психо». Все вещи становятся плохо различимы… Нет, вы сами теряете четкие контуры. В Соланке проснулось презрение к этому веку врачей. Хочешь стать выше? Иди к специалисту по наращиванию роста; он вставит тебе в кости металлические удлинители. Хочешь похудеть — ступай к специалисту по худобе, хочешь стать красивее — к специалисту по красоте, и так далее. Неужели все так просто? Неужели мы превратились в машины, которые своим ходом добираются до автомехаников и получают любой ремонт, какой только пожелают? Сработанные по индивидуальному заказу, с леопардовыми чехлами на сиденьях и новейшей аудиосистемой? Все существо Соланки протестовало против омашинивания людей. Разве это не то самое, против чего борется весь придуманный им мир? Разве не ради этой борьбы он был создан? Что сможет врач сказать о нем, Малике Соланке, такого, чего бы не знал он сам? На самом деле врачи ничего не знают. Все, что им нужно, — управлять, руководить тобой, дрессировать, как комнатную собачонку, или нахлобучить тебе на голову колпачок, словно ты ловчий сокол. Дай врачам волю, и они поставят тебя на колени, перебьют тебе ноги, вставят в них стальные штыри или дадут костыли, и никогда в жизни ты больше не сможешь стоять на собственных ногах.

Американец как личность вовсю перевоссоздает себя в механических терминах, но постоянно выходит из-под контроля. Эта личность говорит исключительно о себе, почти не касаясь других предметов. Возникла целая индустрия занятых устранением неполадок контролеров — знахарей, которые призваны расширять возможности и заполнять пробелы, оставленные прочими чудодеями. Их основная метода — редефиниция, переименование. Подавленность переквалифицирована в физическую слабость, отчаяние признано следствием проблем с позвоночником. Счастье есть результат правильного питания, умения расставить мебель и овладения дыхательными техниками. Счастье — это себялюбие. Личностям без руля и ветрил предписывается найти их в себе, оторвавшимся от корней — укорениться в себе же, не забывая исправно оплачивать услуги проводников-следопытов, картографов измененных состояний американского сознания, Измененных Соединенных Штатов. Естественно, старая индустрия контроля продолжила свое существование, разбираясь с более простыми, привычными случаями. Выдвинутый демократами кандидат на пост вице-президента обвинил киноиндустрию во всех недугах нации и — несколько неожиданно — предложил обратиться к богу. Бог должен стать ближе к сердцу страны. (Ближе? — удивился Соланка. Почему бы Всевышнему не поселиться в конце Пенсильвания-авеню, в непосредственной близости к институту президентской власти, и не взять на себя выполнение этой проклятой работы?) Самого Джорджа Вашингтона вытащили из могилы, чтобы показать, что он был солдатом Господа. «Без религии нет морали», — грохотал он, стоя посреди могилы, мертвенно-бледный, испачканный землей, с отрытым топором войны в руке. А ныне в стране Вашингтона при опросе недостаточно религиозных граждан выяснилось, что более девяноста процентов из них согласны видеть президентом еврея или гомосексуалиста и только сорок пять процентов — атеиста. Славьте Господа!

Несмотря на всё словоблудие, все диагнозы, всё измененное сознание, самое главное послание этого нового, не единожды подвергнутого анализу национального «я» оставалось неразъясненным. Ибо в действительности дело было во вреде, нанесенном не машине, а полному желаний человеческому сердцу, язык же сердца оказался утрачен. Именно этот невероятный ущерб и составлял подлинную проблему, а вовсе не мышечный тонус, не питание, не фен-шуй или карма и даже не безбожие или набожность. Именно этот джиттербаг, эта бешеная пляска, и сводил людей с ума — не изобилие жизненных благ, а избыток разбитых, несбывшихся надежд. Здесь, в Америке эпохи бума, которая подобна явленной в реальности грезе Китса о мифических «царствах золотых», горшку с золотом, ожидающему того, кто достиг конца радуги, людские ожидания высоки, как никогда прежде в истории, а значит, так же сильны и разочарования. Когда поджигатели пускают красного петуха, чтобы «спалить весь Запад», когда человек вдруг берет в руки ружье и начинает палить по прохожим, когда подросток хватает винтовку и убивает друзей, когда бетонная глыба крошит богатым девушкам черепа, молчаливым самовыражением убийцы движет чувство, которое не назовешь просто разочарованием, ибо это слишком слабое слово. А суть всего невероятно проста: крушение мечты в стране, где право мечтать — краеугольный камень национальной идеологии; полнейшее лишение личности всех ее возможностей в тот самый момент, когда будущее разворачивается, открывая невообразимые перспективы, сулит сокровища, о которых еще не осмеливался мечтать ни один человек на земле. В корчащихся языках пламени и налитых болью пулях Малику Соланке виделся самый важный, игнорируемый, оставленный без ответа и, возможно, ответа не имеющий, вопрос — вопрос, который гремел в его ушах и потрясал основы жизни, как «Крик» норвежского экспрессиониста Эдварда Мунка, вопрос, который он только теперь осмелился задать самому себе: и это всё? Неужели это оно ? Это и есть то самое ? Подобно Кшиштофу Уотерфорду-Вайде, люди однажды просыпаются и вдруг понимают, что их жизнь им больше не принадлежит. Их тела больше не принадлежат им, как и всем другим не принадлежат их тела. Они просто не видят больше причин, чтобы не открыть беспорядочную стрельбу.