Елена Катишонок - Против часовой стрелки

Тоня ворочалась на полезном ложе с горькими мыслями о тесноте. Зато удовлетворенно отметила, что из ванной выветрился, наконец, вязкий запах зятева одеколона, и не валяется больше бритвенный прибор с грязной зябнущей мыльной пеной.

Тесно? — В гробу еще теснее будет; привыкай, говорила сама себе.

Засыпала.

Во сне продолжалась теснота. Почему-то они с Федей лежат вдвоем на кушетке, только она стоит не за шкафом, а посреди столовой. А где стол? Нет стола; Тоня оглядывается, а муж прикладывает палец к губам: «Лежи тихо». Да почему «тихо», я у себя дома. Где стол? В этот момент стеклянная двухстворчатая дверь распахивается, и входят люди. Здесь Юраша и ненавистный зять; дочка, невестка и почему-то Аллочка из бакалеи. Кто-то еще толпится в дверях. Все обступают кушетку, и Тоне делается стыдно. Она натягивает простыню на себя и на Федю, но никто на них не обращает внимания. Более того, кушетку вместе с ними толкают, как детские санки, в коридор. Дверь квартиры захлопывается и сливается со стенкой, точно не было вовсе никакой двери. Кушетка нависает над темной лестницей, как над пропастью. Позвольте, да это и есть пропасть! — и они вот-вот туда свалятся…

Выходной не выходной, поздно спать не приучена, а после такого сна попробуй усни. Позвонила Ирине и вскоре уже поднималась по хоженой-перехоженой тропке на семейное кладбище. Заодно и могилки приряхать , больше некому.

Рассказала сестре сон, со всеми подробностями, и как искала толкование в «сонной книжке», которую давно пора выбросить к свиньям собачьим, да рука не поднимается. В самом деле: открываешь страницу, где ПРОПАСТЬ — получаешь «См. БЕЗДНА», а там бездна возможностей, только выбирай: « лететь в бездну — счастливый случай»; « нависать над бездной — ощущать противоестественность своего положения», как будто висеть над пропастью для кого-то естественно! Страница КУШЕТКА многозначительно сулила ни много ни мало «любовное приключение», а также «необходимость отдыха», будто Тоня сама не знала. Про отдых, разумеется. Да только сонник читать тоже уметь надо: кушетка-то во сне была не совсем кушеткой, а скорее кроватью, но когда Тоня нашла КРОВАТЬ, то сонник любезно отослал ее в ПОСТЕЛЬ. А там — черным по белому: « кровать прочь уносят — невоплощенные желания», да что толку, ведь уносили с ними вместе, с Федей и с ней!..

— Вот она, моя постель, — кивнула на Федину могилу, — она меня и ждет.

— Во сне падают, а ты нашла же: «счастливый случай». Может, тебя Тата и осчастливит?

Тоня разгневалась и закричала о тесноте в квартире, где чужие люди живут, да свои бывают почище чужих, но Ира положила ей на рукав маленькую ладонь:

— Не пыли, сестра. Видишь, мы с тобой сравнялись: обе с чужими живем. Только у меня ванной нет, — и улыбнулась. — Спас через неделю, правильно?

Ни ванной, ни туалета, ни прихожей, мысленно закончила Ирина. Не говоря уж о девичьей. Вечная распря жидкого супа с мелким жемчугом.

Только этого не хватало! — Тоня сердито сбросила в прихожей босоножки. Спаси Христос, куда ей ребенка, в эту халупу ?! Если называла дочкину квартиру иначе, то лачугой.

Однако именно в это халупу — или лачугу — гордый зять вскоре привез из роддома жену с сыном.

Ирка-простофиля опять оказалась права.

Малютка был очарователен! Копия Таточки: голубоглазый и белокурый, а кожа что твои сливки! Это вселяло надежду, что цвет глаз и волос не поменяется.

Времени стало еще меньше: каждый день Тоня навещала внучка. Более того, время понеслось каким-то галопом и стало измеряться прививками, детскими болезнями и диатезами, зато глазки по-прежнему оставались голубыми, малыш уже что-то лепетал, а белокурые волосы доставали почти до плеч. Болел так часто, что Таточка и думать не могла о работе. Где работал Эдик, она не говорила, и Тоне временами казалось, что дочь и сама не знает, но от материнских нападок неизменно его защищала.

Чем, спрашивается, приворожил?!

Тоня помогала продуктами и — чего греха таить? — деньгами, тем более что родился еще один мальчик. Не такой белокурый ангелочек, как старший, и не было надежды, что карие глазки превратятся в голубые, нет, однако малыш был трогательно мил, только много плакал и заходился в плаче до синевы.

Помогла записная книжка. Оба «своих» детских врача сказали в один голос, что без операции не обойтись: врожденный порок сердца.

Сердечка, неслышно поправила Тоня; сердечка.

Оперировать можно только через два года.