Филип Рот - По наследству. Подлинная история

Я рассказал Джоанне, как врач спросил, есть ли у меня вопросы, и я сказал, что вопросы есть у отца, и рассказал, как отец сидел и задавал вопросы по списку и как врач показал ему на муляже мозга немыслимую операцию, которую намерен провести.

— Он собирается вскрыть черепную коробку, приподнять мозг, войти внутрь черепа лазером, лучом света, и я подумал: «Я знаю, где кроются человеческие слабости, все мы это знаем, но где источник силы? Где кроются силы двоих мужчин, стоящих перед таким решением?»

— В чувстве собственного достоинства, — сказала она. — Они не хотят ронять себя.

— Так ли это? Не знаю. Уверен, все достаточно просто, а вот поди ж ты — я в растерянности. И никакому сюрреализму этого, видишь ли, не под силу передать. По мне это и есть самый что ни на есть сюрреализм. Двое мужчин у врача, стоящие перед таким решением.

— А где Клэр? — спросила Джоанна.

— В Лондоне. Дома. Ее расстраивают мои звонки. Она сказала, что хочет приехать — поддержать меня, но я велел ей остаться дома и завершить свои дела. В каком-то смысле лучше хандрить в одиночку, будь она здесь, я бы заразил ее своим унынием. Я бы приезжал из Джерси и сидел, и смотрел на нее, а куда лучше сидеть и смотреть в себя. Лучше сосредоточиться на том, что следует сделать. Хотя в такой сосредоточенности тоже хорошего мало. Я не могу читать, видит бог, я и писать не могу — не могу даже смотреть дурацкие бейсбольные матчи по телевизору. И совсем не могу думать. Ничего не могу.

— И не надо. Это в тебе опять же отцовские гены сказываются, — насмешничала Джоанна. — Вовсе не обязательно работать без передыха.

— Без него мне будет неприютно и одиноко. А кто это поймет?

— Ну, все понимать тоже ничуть не обязательно.

— Я ничего не понимаю.

Позже я принял душ и все повторял и повторял эти слова. Присев на край кровати, я обрезал ногти на ногах — впервые за много дней смог заняться чем-то, не имеющим отношения к отцу, — и опять повторял эти слова. Те же четыре, в высшей степени основополагающих слова, но в тот вечер после того, как Джоанна — добрая душа — выслушала меня, для меня в них заключалась вселенская мудрость. Я ничего не понимал. И пока я, не выпуская из рук дедову бритвенную кружку, ехал в тот день в Манхэттен, мне было ясно только одно: как мало я знаю. Я понимал, как не понимать, что моя связь с отцом и сложная, и глубокая, но и не подозревал, насколько она глубока.

Я проспал, то и дело просыпаясь, до четырех утра, потом включил свет, встал, принялся разглядывать снимки его мозга, ничего не понимая и в них. Если бы Гамлет рассматривал МРТ мозга Йорика, не исключено, что и ему не удалось бы изречь ничего путного.

Спустя несколько дней мы проконсультировались у второго специалиста, и его выводы устроили отца больше. Ваяло Бенджамин, нейрохирург клиники нью-йоркского университета в Манхэттене, по просьбе Дэвида Крона, аттестовавшего его как «величину мирового масштаба», согласился уделить нам время. Бенджамин, властный, здравомыслящий иностранец примерно моих лет, элегантный, черноглазый, интересный, — мужчина с головы до ног в стиле Пикассо, на которого он слегка походил. Отец изложил ему историю своей болезни, Бенджамин выслушал его, спросил: болит ли, кружится ли у него голова, затем уколол иголкой одну, другую щеку, чтобы определить, насколько утеряна чувствительность с пораженной стороны. Бенджамин пристально разглядывал отца, пока задавал вопросы и пока тот, в свою очередь, задал ему кое-какие вопросы, и теперь отец ждал, что казнь отсрочат, приговор отменят и он снова почувствует себя так, точно ему сорок. «Я чувствую себя, точно мне сорок», — говорил отец еще несколько месяцев назад всем встречным-поперечным даже в те дни, когда чувствовал себя хуже некуда.

Бенджамин повесил снимки мозга на освещенный экран позади своего письменного стола, велел мне подойти к экрану и посмотреть снимки вместе с ним. Отец покорно сидел рядом с Лил, держа в руках листок со списком вопросов, доктор тем временем, понизив голос так, чтобы его слышал только я, обводил пальцем очертания опухоли на снимках, показывая мне, как она разрослась. Строго говоря, сказал Бенджамин, это не опухоль мозга. Скорее всего, она возникла как опухоль лицевого нерва, увеличилась до теперешних размеров и не только давила на ствол мозга, но и проросла сквозь кость в заднюю стенку носоглотки. Мейерсон предполагал, что операция займет от восьми до десяти часов, и сказал, что такие операции поставлены на поток. Теперь же мне сообщили, что операция займет скорее часов тринадцать-четырнадцать и будет проводиться в местах с обильным кровоснабжением и иннервацией — в «рискованной области», сказал доктор.