Василий Аксёнов - Была бы дочь Анастасия (моление)

Небо синее, густое. Весь день без единого облачка простояло. От самолётов след – тот не считается.

Шумит, пенясь, шивера, с ног чуть не сбивает – ничего, кроме журчащей воды, не слышишь, чуть отдалился от неё – и разных птиц многоголосье – радует.

Заливные луга, еланные, рыжие от жарков – взглядом не оторваться.

Пахнет черёмухой миндально – зацветает. Через молодую листву пробивается к воде солнце, слепя глаза, бликует.

Чувствуешь, как сливаешься с природой, а через неё – с Богом. Сильное чувство – захватывает.

Господи, всего себя Тебе вручаю.

Гляжу на всё – как молюсь. Растворяюсь и – причастный – соучаствую. Сердце перестаёт биться – раскрывается среди вселенной, пламенея. Господь ко мне как будто преклоняется – я изумляюсь.

Вечность, Бесконечность, Незримость, Благость, Мудрость и Могущество – так в душе как будто произносится, но превосходит разум и все чувства.

Да будет свет. И стал свет.

Перекат обрыбачил, на другой не пошёл. Удочку смотал, сложил её, телескоп, в рюкзак сунул, домой подался.

Наелся на обратном пути, как медведь или корова, цветов медунки, петушков и пучки. Набрал черемши – полный рюкзак набил ею.

Домой вернулся – снял с себя десять клещей, два уже впились – еле их выдрал. Вспомнил, как переболел когда-то клещевым энцефалитом, не по себе стало. Всю ночь после вставал и всего себя осматривал. Всё и казалось, что они, клещи-злодеи, ползают по мне – как по своей собственности. Ну ладно, думаю, попил кровушки, насытился, но зачем вирусом за это расплачиваться.

Ещё в конце мая открыл я лаз на мой чердак-кабинет – сплю теперь там, под пологом – от комаров-то. Редко пока, но залетают. Он и один объявится, уснуть не даст, настырный, ему ж добыча или смерть. Ну а под пологом уж мило дело, чуть только душно. Лежишь себе, засыпаешь сладенько, а они сверху и сбоку колыбельную тебе жужжат-стараются от злости и недоумения: вроде и близко тут, а хобот-то неймёт.

Дверь на балкон всегда почти распахнута, ветер когда, тогда лишь закрываю: петли слабые – чтоб не сорвало. Как-то зашла ко мне рано утром с балкона сорока, увидев меня в постели, струю из-под хвоста на коврик выпустила нагло и тотчас выпорхнула вон. Всё тут, возле моего дома, крутится – территория для воровства такая ей по их сорочьему распределению отпущена – много ли от меня ей здесь достанется. Однако: красный пробковый поплавок оставил как-то на балконе, хватился после, не нашёл – уж не она ли оприходовала? И ласточки частенько залетают. Эти ничего не трогают. Залетит по ошибке, пошелестит, пошелестит крыльями, в окно потычется испуганно, затем найдёт дверной проём и в небо от меня вынырнет. Я уж её никак не направляю, чтобы о стены, о стекло ли не разбилась – сижу, глядя на неё, смирно.

Зуб – ноги в Песчанке настудил – ночью разболелся так, хоть лезь на стенку. Встал, вниз спустился, сновал, сновал по дому, вспомнил, достал папку со своими давнишними рассказами, нашёл такой:

Владимир Иванович Даль, «Толковый словарь живого великорусского языка»: ЗУБЪ. Косточка, вырастающая из ячейки челюсти, для укуса и размола пищи. Зубы бывают: передние или резцы; боковые: вверху глазные, внизу клыки; задние или коренные или жерновые, из которых последний в ряду кутный, умный, или мудрый. Молочные зубы сменяются постоянными, прочными.

«Части и органы тела человека, – писал святитель Тихон Задонский в своих Творениях, – представляют собой в высшей степени премудро устроенный сосуд, носящий в себе бессмертную душу. Хотя тело человека и является „прахом и пеплом“».

А зубы вот – они-то – в частности?

Есть тут, по-моему, над чем поразмышлять.

Будучи ещё студентом кафедры археологии на историческом факультете ЛГУ, занимаясь без излишнего рвения особенностями погребального обряда на территории бывшей Водской пятины земли Новгородской, копал я – под началом своего научного руководителя, Калинина Евгения Александровича, беспредельно преданного делу учёного, фанатика, не в оскорбительном, а в предпочтительно-культурном смысле этого слова, чего обо мне, отступнике, не скажешь, к сожалению, больше любил кладоискательство, признаюсь, чем кабинетные исследования, – копал я внешне смиренно, а в душе мечтая при этом о различных сокровищах Калькутты, шведского короля Карла XII или о спрятанном где-то в родной моей Сибири и так и не найденном пока золоте адмирала Колчака, четыре дождливых сезона два глинистых могильника. Тут, в Ленинградской области. В Бегуницах, по Таллинскому шоссе, и в Лашковицах – по Капорскому. Время функционирования того и другого могильника почти одно и то же – эпоха образования древнерусской народности нашей, – может быть, с незначительным смещением – в полвека, – пустяк для Человечества и для Истории, а уж для Вечности – просто ничто.