Иэн Макьюэн - Суббота

Розалинд оставила включенной лампу на стене, под зеркалом: выключатель установлен на самую слабую позицию, и лампочка светит тускло, как свеча. Его жена лежит на боку, свернувшись клубочком: скомканное одеяло прижато к животу, подушки сброшены на пол — верные признаки беспокойного сна. Минуту или около того он, стоя в изножье кровати, смотрит на нее, проверяет, не потревожил ли ее своим приходом. Сейчас она кажется очень юной: волосы, падающие на лицо, придают ей вид невинный и беззаботный. Он идет в ванную, раздевается в полутьме, не желая видеть себя в зеркале — взгляд на собственное изможденное лицо непременно наведет его на размышления о близкой старости, и эти мысли отравят его сон. Становится под душ, старательно намыливается, смывая с себя все следы больницы, — ему кажется, что костяная пыль от черепа Бакстера въелась в поры на лбу. Вытираясь, замечает, что синяк на груди виден даже в полутьме: кажется, он расползается, словно пятно на ткани. Впрочем, болит при прикосновении уже меньше. Сейчас этот удар, и боль, и потрясение от удара превратились в далекое воспоминание, как будто все произошло несколько месяцев назад. Куда яснее помнится обида. Может быть, стоит все же включить свет и осмотреть синяк повнимательнее?

Но вместо этого он, обернувшись полотенцем, входит в спальню и выключает лампу. Одна ставня чуть приоткрыта: на полу и на противоположной стене — бледная полоска света. Генри не закрывает ставень: полная тьма, сенсорная депривация может усилить мыслительную активность. Лучше смотреть на что-нибудь и тихо ждать, пока отяжелеют веки. Усталость кажется ему хрупкой, нестабильной — словно боль, она накатывает волнами и уходит. Важно ее не спугнуть, а для этого — любой ценой избегать мыслей. Стоя у кровати, он размышляет, что делать: Розалинд стянула на свою сторону все одеяла и сейчас крепко прижимает их к груди. Взять одно себе — значит разбудить ее. Но без одеяла будет холодно. Наконец он приносит из ванной два тяжелых банных халата. Пока укроется ими, а Розалинд наверняка скоро повернется на другой бок, и тогда он возьмет то, что ему причитается.

Однако, когда он ложится в постель, она кладет руку ему на плечо и шепчет:

— Мне снилось, что ты пришел. А теперь это уже не сон.

Она приподнимает одеяла и дает ему проскользнуть в ее тепло. Замерзшее тело касается тела согретого. Они лежат на боку, лицом к лицу. Он ее почти не видит — лишь в глазах ее двумя маячками блестит отраженный от стены свет. Он обнимает ее, она придвигается ближе, и он целует ее в лоб.

— Как от тебя хорошо пахнет! — говорит она.

Он бормочет «спасибо». Наступает молчание; оба думают о том, смогут ли они вести себя как обычно — как в любую другую ночь, когда Пероун, вернувшись с неурочной операции, ложится и засыпает в объятиях Розалинд. Или все-таки оба они ждут, кто заговорит первым?

Подождав немного, Генри просит:

— Расскажи мне, что ты чувствуешь.

Она шумно вздыхает. Он задал трудный вопрос.

— Злюсь, — отвечает она наконец. Но, произнесенное шепотом, это слово звучит неубедительно. И она добавляет: — Все еще боюсь их, даже сейчас.

Он начинает уверять ее, что они не вернутся, но она его перебивает:

— Нет-нет. Просто я чувствую себя так, словно они еще здесь. Здесь, в комнате. И все еще боюсь.

Он чувствует, что у нее снова начинают дрожать ноги. Придвигается теснее, целует ее, шепчет:

— Милая…

— Извини. Я когда легла в постель, тоже вот так тряслась. Потом это вроде прекратилось. Господи, когда же это кончится!

Он наклоняется к ее ногам, ощупывает их. Дрожь, кажется, исходит откуда-то из-под коленей — сухие, тугие спазмы, как будто кости ворочаются в суставах.

— Это шок, — говорит он и начинает растирать ей ноги.

— Боже мой, боже мой, — повторяет Розалинд.

Проходит несколько минут. Он сжимает ее в объятиях, баюкает, говорит, что любит ее, и дрожь постепенно отступает.

Успокоившись наконец, она продолжает своим обычным, ровным голосом:

— Да, я страшно зла. Хочу, чтобы его наказали, и ничего не могу с собой поделать. Ненавижу его, хочу, чтобы он умер. Ты ведь спросил, что я чувствую, а не что думаю. Кошмарный, мерзкий человек: только вспомнить, что он сделал с Иоанном, и как унизил Дейзи, и как держал меня под ножом, и как тебя этим ножом загнал наверх. Я думала, что больше не увижу тебя живым…

Голос ее прерывается. Он молча ждет, сжимая ее руку в своей, поглаживая пальцем ее ладонь. Наконец она продолжает, уже гораздо спокойнее: