Олег Рой - Вдали от рая

– Вы… кто? Вы к кому?..

«Не узнала, стало быть!» – молнией пронеслось в волошинской голове.

– Мне нужно увидеть профессора, – решительно заявил он.

И двинулся было к наглухо закрытой двери, но женщина с неожиданной для ее возраста и комплекции проворностью мигом вскочила из-за стола и загородила вход мощной грудью. Нашарив в каком-то из своих карманов очки, она быстро водрузила их на нос, и Волошин с сожалением вздохнул: его мимолетное преимущество было потеряно.

Однако секретарь, узнав своего недавнего посетителя, на удивление, сменила гнев на милость.

– А, – благосклонно протянула она, – сынок Валентины Васильевны Волошиной… Что-то вы зачастили к нам, молодой человек. Присаживайтесь, пожалуйста.

Разводить политес было некогда, ему нужно было – срочно, мгновенно – разыскать белокурую женщину, которая еще сегодня спала в его объятиях и которая могла никогда больше к нему не вернуться. А потому он двинулся вперед, не обращая внимания на загораживающую проход секретаршу, и даже взялся уже рукой за латунную ручку двери…

Реакция дамы оказалась предсказуемой, но все же слишком уж бурной.

– Куда?! – взвизгнула она и всем весом повисла на руке визитера. – Туда нельзя! Там лечебный сеанс! Совещание!..

– Так сеанс или совещание? – сквозь зубы осведомился Волошин, пытаясь стряхнуть с себя женщину. Он понимал, что схватка эта выглядит комично, но ему сейчас было не до смеха.

Когда он оторвал наконец от себя ее руки и почти насильно усадил даму на прежнее место, она уставилась на него со священным ужасом.

– Вы не понимаете, – сбивчиво заговорила она, – туда действительно нельзя. У профессора сейчас одна из наших молодых врачей, она неважно себя чувствует, и он проводит с ней сеанс гипнотерапии. В это время ему нельзя мешать, можно повредить пациенту!.. – и она жалобно захлопала ресницами, взывая к благоразумию посетителя.

«Господи, да она, кажется, искренне верит тому, о чем говорит!» – изумился Волошин. Внимательно всмотревшись в женщину, он без труда распознал в ней натуру, для которой прямой начальник является высшим авторитетом, наделенным почти божественным величием. Наверное, профессору не приходилось даже особенно стараться, чтобы скрывать от ближайшей помощницы свои тайные грешки и грехи – она и так не стала бы допытываться, ей и в голову не могло прийти, что обожаемый шеф способен сделать что-нибудь неправильное, а тем более противозаконное… Достаточно было сказать ей: «Я занят. У меня сеанс. Последи, чтобы нас никто не беспокоил», – и она готова была часами сидеть на страже перед его дверью, а он мог быть уверен, что она никого не допустит в кабинет, не предупредив его.

Но теперь они не на такого напали; воля профессора столкнулась с не менее сильной волошинской волей, и секретарь капитулировала перед очередным приказом, отменявшим, очевидно, все предыдущие. По характеру своему она не способна была долго противиться чужой настойчивости, и теперь только смотрела, округлив глаза, на то, как без разрешения врывается в кабинет, бывший для нее святилищем, сын действительно уважаемой ею, замечательной женщины, так рано умершей Валентины Васильевны Волошиной…

Внутри Виктора встретили прохлада и полумрак. Глазами, мгновенно привыкшими к неожиданной тьме, он быстро обшарил все закоулки комнаты и успел снова поразиться ее уютному, нерабочему, почти барскому виду. В одном из кресел сидела Вера; руки ее спокойно лежали на подлокотниках, голова была мягко откинута назад, глаза прикрыты, а вся фигура расслаблена и наполнена какой-то тяжелой усталостью. Человек же, склонившийся над ней, стоял точно посередине комнаты и как будто служил центром этого маленького мирка, сердцевиной своего собственного мироздания, оком тайфуна, вбиравшего в себя все происходившее здесь и отвечающего за все прошлое и грядущее.

Услышав легкий стук притворившейся двери, он поднял голову, двигаясь будто в замедленной съемке, и Виктор встретился с ним глазами. Блеснули толстые стекла очков, медленно поднялась, снимая очки, рука, и на гостя уставился неподвижный взгляд, холодный и вопрошающий. Вот ты какой, подумал про себя Волошин, невольно, с каким-то патологическим интересом залюбовавшись странной фигурой в странной комнате. И совсем не страшный, не отталкивающий, – по крайней мере, внешне. Не знал бы, что на твоей совести столько погубленных жизней, ни за что бы не поверил, что такой колоритный, такой профессорски-внушительный вид – всего лишь вывеска на фасаде мерзкого типа…