Александр Пелевин - Калинова яма

Гельмут приподнялся в телеге. Действительно, от небольшого каменного моста через реку остались только руины.

— Безобразие! — выругался возничий. — Как так можно! Как мы теперь через реку переберемся!

Вдруг он замолчал и пристально уставился на Гельмута, сощурив маленькие злые глаза.

— Ты… — проговорил он.

— Что? — непонимающе переспросил Гельмут.

— Ты разрушил этот мост! — закричал вдруг мужик.

— Я. Я ничего не разрушал. — Гельмут растерянно захлопал глазами.

— Ты его взорвал. Ты. Я все знаю.

У Гельмута закружилась голова.

— Я не взрывал никаких мостов. — беспомощно пролепетал он, схватившись за лоб.

— Слезай с телеги и перебирайся вплавь. Сам разрушил, сам и справляйся с этим. А я поехал домой. Хватит с меня этого.

Гельмут послушно слез с телеги. Ноги вдруг стали ватными и не слушались, пальцы онемели. В висках протяжно гудело. Он медленно пошел в сторону моста: над руинами все еще клубился сизый дым, в воздухе пахло порохом.

Обернувшись, Гельмут увидел, что телеги, лошади и старика уже не было.

Он пошел дальше и остановился на берегу, оглядывая груду камней на том месте, где когда-то был мост.

Сначала невнятное, но затем все более отчетливое воспоминание заскреблось мышью в затылке.

Со стороны холма раздалось несколько приглушенных хлопков, в редких деревьях на склоне засверкали короткие вспышки, показались черные пятна дыма.

По склону быстро спускались несколько десятков высоких серых фигур с винтовками.

— Что смотришь, командир, — раздался вдруг сзади усталый хрипловатый голос. — Идти пора. Видишь, сколько их…

Гельмут обернулся. Рядом с ним стоял Хоакин в распахнутой серой шинели (и как ему не жарко, подумал Гельмут), со сдвинутой набок пилоткой, из-под которой дерзко торчала копна жестких черных волос. Одну руку он сунул в карман галифе, другой держался за ремень винтовки, висящей на плече.

— Хоакин…

Тот криво усмехнулся.

— Видишь, командир, у нас все получилось. Мы взорвали этот чертов мост, эти засранцы еще долго не подберутся к Бриуэге. Гляди, как занервничали…

Солдат на холме стало еще больше, они перемещались короткими перебежками от куста к кусту, залегали и пристреливались.

Пуля ударила в песок рядом с ботинком Гельмута.

— Пойдем, командир, пойдем, — продолжал Хоакин. — Пристрелят еще. Разворошили осиное гнездо, ничего не скажешь. Их там как минимум сотня, а то и больше. Вито и Аугусто приготовили машину, они уже ждут за поворотом. Сейчас поедем с ветерком, в десять минут доберемся до Бриуэги, а там и война кончится…

— Да, да, — Гельмут захлопал глазами и развернулся. Они пошли по дороге назад.

Сзади по-прежнему слышались хлопки выстрелов.

— Мы в детстве с парнями во дворе играли в войну, — продолжал Хоакин. — У одного соседского мальчишки завалялась немецкая каска, старая, с такой смешной пикой сверху — ну ты знаешь.

— Пикельхельм, — машинально ответил Гельмут, не разбирая дороги перед собой.

— Пикель… ну да, он самый. Вот, и этот мальчишка, представляешь, эту каску выносил во двор, и мы по очереди ее носили, изображая немецкого кайзера. Кто надевал каску — тот командовал немцами. Мы ничего не знали про войну, она была далеко, знали только, что там воюют немцы, и они носят эти смешные каски. Откуда она у него — понятия не имею! Вместо винтовок у нас были смешные деревяшки, мы специально вырезали их из палок и бегали, дурачились… А вместо гранат кидали шишки. А как-то раз, представляешь, вместо шишки я кинул камень и попал прямо в окно нашему соседу, сеньору Алонсо. Он выбежал на крыльцо прямо в трусах! Прямо в трусах, представляешь?

Хоакин заливисто хохотал. Гельмут молчал: к его горлу подступал тяжелый и горький ком, готовый вот-вот расплыться внутри холодным и мокрым.

— Как мы хохотали, боже, как мы хохотали! Видел бы ты! Сеньор Алонсо в одних трусах… В красную горошину, нет, ты представляешь! Выбегает, толстый такой, грудь волосатая, и орет: «Ах вы, сукины дети, да я вас…» Ха-ха!

Гельмут невольно улыбнулся. Глаза его покраснели, глаза повлажнели.

— Боже, какое же это было время, как мы веселились… Сеньор Алонсо потом все рассказал моему отцу, он для вида пожурил меня, а потом наедине обнял и сказал: «Господи, Хоакин, у сеньора Алонсо правда трусы в красную горошину?» Ха-ха…

Гельмут почувствовал, как тяжелое, горькое и сильное разрастается в горле, поднимается выше, и сдержать это было уже невозможно. Он схватился рукой за лицо и в голос разрыдался.