Вадим Смоленский - Записки гайдзина

Над рисовым полем летела белая цапля.

Полет цапли был тяжел и неуклюж. Прозрачный сентябрьский воздух еле держал натруженные крылья. Длинные ноги болтались, как хвост воздушного змея. Массивный клюв тянул книзу, об него стукались назойливые мухи и цикады. Гибкой шеи хватило только на первую букву слова «SOS». Так, наверное, летел бы усталый птеродактиль, чудом спасшийся от зубов быстроногого тиранозавра.

В этой цапле не осталось уже и тени того глупого детского куража, с которым есенинский красногривый жеребенок скакал за чугунным паровозом. Теперь все было слишком безнадежно — и она это понимала. Поезд, который сейчас обгонял ее, не оставлял ей никаких шансов. Те, кто проектировал синкансэн , давно уже не соревновались ни с конями, ни с цаплями. Их вообще не интересовала фауна, их интересовали цифры. Двести семьдесят километров в час. Сто пятнадцать поездов в день. Тридцать миллионов пассажиров за финансовый год.

У синкансэна было шестьдесят четыре электромотора, отдельная колея и двадцать пять тысяч вольт питания. У цапли было два белых крыла, одно синее небо и три лягушонка всухомятку. При таком раскладе было смешно и заикаться о какой-то форе. Но она и не заикалась. Она просто летела. С таким видом, словно не замечает несущегося мимо стального монстра. Словно эти электрические чудища не собираются выпить всю воду из полей и передавить всех лягушат. Словно цапли пребудут на этой земле вовеки — и никогда не улетят туда, куда уже улетели все ибисы и почти все журавли.

Она летела сбоку, на почтительном расстоянии — поэтому обгон выглядел растянутым во времени. Вынырнув в переднем крае окна, она успела сделать десять взмахов, с каждым из которых я выворачивал шею вправо и прижимался левым виском к стеклу, — потом сделала одиннадцатый и слилась с оконной рамой.

Мой притиснутый к окну левый глаз продолжал фиксировать проносящиеся мимо объекты: группу крестьянских домишек, высоковольтную линию, храмовые ворота, белый щит с рекламой пилюль «Дзинтан», кладбище на пригорке, автостоянку, рощицу, мостик, снова поля… Стекло медленно запотевало. Когда все объекты расплылись в тумане окончательно, я отнял голову от окна и вернул ее в нормальное положение — носом вперед.

Не успел мой взор упереться в спинку переднего кресла, как натренированный левый глаз зафиксировал сбоку еще один объект, на сей раз неподвижный. Какие-то цветные пятна в проходе. Их неподвижность была подозрительной даже для бокового зрения. В вагонных проходах останавливаются только тележки с напитками и закуской — но тогда громогласно перечисляется ассортимент. А этот объект молчал. И, судя по всему, пялился на меня.

Я повернул голову налево. В проходе стояла женщина в стиле Кустодиева, будто сошедшая с полотна «Купчиха за чаем». Она смотрела на мой откидной столик. Там, рядом с начатой банкой пива, лежал нераскрытый книжный том, по обложке которого бежали красивые буквы:

Владимир Шинкарев

«Папуас из Гондураса»

Женщина перевела взгляд на меня. Ее губы робко шевельнулись.

— Боже, — произнесла она. — Вы русский, да?..

— Русский, — кивнул я. — Как есть русский.

— Это надо же… Вот уж чего не ожидала… Русский… Здесь…

— А что такого?

— Ну, как-то… А можно я к вам присяду?

— Конечно… Пожалуйста…

Усевшись на соседнее место, она обдала меня духами и туманами.

— Вы знаете, японцы все такие курильщики… Невозможно высидеть! Вот, пришла в некурящий вагон. Хорошо, тут у вас место свободное оказалось.

— Ага, — сказал я.

— Повезло нам! — добавила она. — А то ведь могла бы и не заметить!..

— Что, — спросил я, — давно русских не видели?

— Ой, да мы в такой дыре живем! — сказала она скороговоркой и как-то очень доверительно.

— А где?

— Да тут везде! — она хохотнула и колыхнулась в плечах. — А живем далеко. Шашидо сити. Знаете?

— Нет.

— Конечно. Японцы такие беспардонные! Заслали в тьмутаракань…

— Вы работаете?

— Муж. У нас контракт. Он химик.

Почти без запинки она добавила:

— Синтез производных пирролоиндолов.

И небрежно повертела рукой: мол, понятно, о чем речь.