Михаил Берг: The bad еврей

Быть в андеграунде и не ценить смелость и готовность к противоборству с властью и вообще с грубой, тупой силой, невозможно. Помню, Витя Кривулин, сам человек мужественный и подчас непредсказуемый, рассказывал, как раз ехал в троллейбусе с Михаилом Шварцманом, и какой-то подвыпивший хам рядом стал к кому-то приставать. Не помню ни ребенка с испуганными глазами, ни женщины в розовом, ни старика с седой бородой. Витя пропустил момент, когда их интеллектуальная беседа про иератическое искусство прервалась, и он увидел, как нависший над хамом Шварцман на абсолютно другом языке, на сиплой блатной фене, объясняет разговорчивому фраеру, как он ему сейчас натянет глаз на жопу, причем, так доступно, что фраер, как ошпаренный, выскочил на следующей остановке.

Эта была другая генерация евреев, не скрывавшая и не стеснявшаяся своего еврейства, притом, повторю, что наиболее близкой и естественной средой была православная культура, особенно для таких церковных людей, как Витя Кривулин, Боря Гройс или Лена Шварц (то, что среди них только петербуржцы, а москвичей нет, характерно). А, пожалуй, единственным знакомым человеком, проявлявшим интерес и иудаизму, учившему и потом преподававшему иврит, был наш общий приятель Леня Мерзон, впоследствии ставший первым ответственным секретарем «Вестника новой литературы». Но я просто не помню ни одного разговора на эту тему: иудаизм, проблемы еврейства были вне наших интересов.

Конечно, были какие-то писатели или художники-евреи, которые эмигрировали, но это был приватный выбор, не имеющий никакого отношения к актуальной проблематике, занимавшей нас в то позднее советское время . Да и писатели были не из первого ряда. Уровень свободы, отвоеванный в рамках советского андеграунда, был максимально возможный, уровень понимания, сопутствующий культурным экспериментом, не позволял мечтать о чем-либо большем, если, конечно, не учитывать невозможность конвертации признания в различные социальные ценности в рамках андеграунда. Но для многих писателей и художников нашего круга именно поздний советский период был промежутком максимальных достижений в искусстве, уже, увы, неповторимый впоследствии, при существенном расширении свободы в постперестроечное время.

Я сейчас не буду подробно выяснять, почему в среде неофициальной культуры иудаизм считался архаическим и мало интересным, по сравнению с христианством или буддизмом, которым, правда, больше интересовались музыканты типа Бори Гребенщикова. Таковы были приоритеты наиболее культурно продвинутых нонконформистов, в том числе евреев по происхождению. Я не помню особых разговоров и интересов в отношении Израиля, разве что обсуждался выходившие там литературные журналы типа «22», еще там жили относительно близкие в культурном отношении Миша Генделев и Гарик Губерман, но, естественно, не было ни одного человека, интересовавшегося сионистской проблематикой, интерпретировавшейся как устаревшая и малопродуктивная традиционность.

То есть вообще-то ни одна религия не лучше и не хуже другой, тем более, если вы, как я - атеист, не верите в загробную жизнь, не боитесь смерти (по крайней мере - своей, близких жалко), но прекрасно понимаете, что существует множество людей, которые нуждаются в утешении и самообмане (или самовнушении), потому что иначе им не свести концы с концами в этой жизни. И как это самовнушение будет называться Христос (по версии Никейского собора) или Магомет (разный для шиитов и суннитов), Озирис, Будда, Гермес, Заратустра, Иегова? Здесь куда уместнее вопрос из анекдота: вам шашечки или ехать? Если ехать, то ради бога, главное, чтобы душа успокоилась. Но с другой стороны, если не быть таким уж трусливым по поводу своих убеждений и посмотреть, как эти веры, точно виртуальные матрешки, проникают друг в друга, обмениваются идеями и символами, заимствуют механизмы и инструменты убеждения и достоверности, то, с культурной точки зрения, вполне обнаруживается очередь, из начала в конец, в которой генезис религиозной идеи более или менее очевиден. Это если есть желание разбираться.

А общее отношение к Израилю выразил первым побывавший там уже в перестройку Витя Кривулин, ответивший на вопрос, как ему понравилось израильское телевидение: «Жмеринка!». Да, именно традиционность, архаичность любой национальной проблематики была укоренившимся трендом, равным, впрочем, в случае русского или православного национализма в стиле самиздатского журнала Пореша и Огородникова «Община». Это была культурная провинциальность, несовместимая и малоценная в рамках реальной современной культуры, когда любая национальная идентичность становилась архаичной этнографической подробностью, компрометирующей ее носителя.