Михаил Берг - The bad еврей

А тетя в Цюрихе чуть ли не полезла драться – и что бы я с ней делал? – уверяя, что в Путине отразилась многовековая мечта русского человека о подлинном интеллигенте во власти. А потом, уже почти не сдерживая себя, добавила: вы даже ударение в слове «феномен» делаете неправильно, как вам можно верить? Она полагала, что ударение надо делать на последнем слоге.

На самом деле ситуация была грустная. Это были жены, уехавшие в Европу с мужьями-иностранцами и столкнувшиеся с тем, с чем сталкивается любой эмигрант – с нефункционирующими механизмами самоутверждения. То есть каждый, конечно, умеет делать вид, что он умнее и честнее, чем есть на самом деле, но на своем родном языке; на языке чужом эти вещи просто не работают. Человек впадает в депрессию и начинает корить иноязычное окружение, что оно, это окружение, по своей темноте и бескультурью ничего не смыслит в нашей великой русской духовке. Но и эта миссия одинокого культуртрегера великой державы может поддержать на поверхности только какое-то время, пока человек окончательно не смирится с тем, что он – последнее существо на этой земле. И доказать, что это не так, сил у него подчас уже нет.

К чему это я? К тому, что эмиграция и болезнь вообще-то синонимы. То есть понятно, что есть довольно известное число людей, добившихся успехов в эмиграции, хотя их далеко не так много, как это любят представлять эмигранты. Более того, чего я в эмиграции не нашел – так это ностальгии. То есть буквально видел двух или трех чуть-чуть поехавших теток, которые в Бруклине мне говорили, что если бы не отсутствие квартиры (которую продали или потеряли, не суть дела) они бы дня здесь не прожили бы. Но при этом сказанное было замешено на такой истерической ноте, что я думаю, от депрессии их все равно лечили бы в любом случае, куда бы их не забросила судьбина, хоть обратно в Царское село.

А так – никаких трепетных воспоминаний, березок и прочей трухи. Никаких разговоров по душам: а помнишь, товарищ? - никаких прогулок по карте или по Google Earth, с поиском своего дома и работы, той, что на углу Маклина и Декабристов. То есть, может, это все есть или было, но никогда не манифестируется, не проявляется при спорах или оценках, а напротив, звучит только одно: в той безнравственной и жестокой стране жить было нельзя. При этой каждый не забывает, конечно, напомнить, каким начальником он в Рашке был, как его всего со всех сторон уважали и облизывали, как богато жил и так далее. Но признаться себе, что допустил ошибку и уехал с родины, где все было пусть противно, но просто и понятно, туда, где, конечно, комфортнее, но психологически неимоверно труднее, признаться в этом - мало кто решается. Но, конечно, есть, безусловно, ностальгия по трем картам: молодости, силе и здоровью, которые в качестве естественных декораций обретали вид российских индустриальных или провинциальных пейзажей. Но, если спрашивать, что называется официально, что лучше (или даже - чем лучше) Америка или Россия, то 99 из 100 скажет, что сравнивать невозможно: в Америке абсолютно все лучше, а в России все плохо. Ибо иначе из-под сознания вылезет крючок того самого больного вопрос: а может, я был неправ, когда приехал сюда к черту на куличики? А этот вопрос для эмигранта недопустим, как разрушающий душевное здоровье, и на него, хоть ночью разбуди, хоть в душе холодном спроси - один единственный ответ давно готов: в России жить нельзя.

Я, однако, к этому был совершенно готов, и этот эмигрантский синдром не удивил меня ни на секунду. Хотя он противный, конечно, особенно, когда ему отдают должное люди во всех других отношениях умные и вменяемые, но также вынужденные затаптывать симптомы своей болезни (то есть самовнушение) под пол. Удивило другое.

Выяснилось, что практически все русские эмигранты еврейского происхождения (а в этой Америке любой еврей, таджик, грузин называется русским: по языку общения), даже вполне, казалось бы, близкие мне в России культурно, в Америке радикально поправели и превратились в яростных еврейских националистов. Чтобы понять, какой это разворот, рассмотрим по порядку.

Кто такие евреи в России, если говорить об их политических убеждениях? Даже самый лихой скинхед, которому еврей давно уже не интересен по сравнению с лакомым кавказцем или на худой случай азиатом, скажет – дерьмократы, интернационалисты и либералы. То есть основа легитимности – мнение большинства, выборы, интересы слабых и обделенных (а как иначе, когда мы в России - меньшинство), неприязнь к армии, спецслужбам и манипуляциям с общественным мнением с помощью ящика для внедрения патриотизма, как способа удержания власти наиболее консервативными и отвратительными элитами. Культурно продвинутые евреи очень часто становились на моих глазах поклонниками наиболее новаторских течений в искусстве, я их видел на квартирных чтениях и выставках в совке, потом на перформансах в перестройку и после, где пахло новым. Голосовали они за СПС и Яблоко, любили Пригова, хотя больше Бродского, Сашу Соколова и Веничку Ерофеева. Короче, по европейской или американской классификации, были отчетливо левыми, хотя по неправильной российской – правыми. Но чтобы не путаться здесь, о право-левом пока забудем, и станем говорить либералы. А полюс противоположный обозначим - консерваторы. И здесь все понятно. Российские консерваторы – это те, кто хотел бы путинскую авторитарную эпоху, воплотившую мечту советской номенклатуры, сделать вечной, а любые попытки по ее трансформации называют экстремизмом. Короче, ясно.