Филип Рот - Призрак уходит

Стремясь избежать бестактности лобового вопроса, я просто молча обернулся к ней. Физическое ощущение ее присутствия было необычайно сильным, и, возможно, сознавая это, она стремилась к худобе, чтобы как-то его умерить. А может, вовсе о том не думала: у женщины, сидящей на диете, не бывает такой груди. Она была в джинсах и низко вырезанной, шелковой с кружевами, блузке, несколько смахивающей на нарядное бюстье и действительно оказавшейся, как я понял, когда всмотрелся, нарядным бюстье. Поверх него был надет очень длинный кардиган, отделанный широким кантом рифленой вязки и легко перехваченный таким же рифленым и мягким поясом. Вещь, по качеству и изяществу полярно противоположная перешитому из больничного халата платью Эми Беллет; связанный из толстых мягких жгутов, кардиган был светлее и нежнее цвета загара и стоил, наверное, около тысячи баксов. Закутанная в него, Джейми казалась истомленной, соблазнительно томной, похожей на женщину в кимоно. Но говорила быстро и уверенно, как говорят, если нет возможности уклониться, вконец запутавшиеся люди.

— А вы зачем переезжаете в Нью-Йорк? — сказала она под давлением моего взгляда.

— Живущая здесь приятельница очень больна, — ответил я.

Все еще было непонятно, почему я сижу в этой квартире и чего добиваюсь. Изменить свою жизнь? Но как? Заменив вид на мамонтовые деревья и изгородь из необработанного камня видом на стилизованную под Средневековье церковь викторианской эпохи? Наблюдать из окна не оленей, ворон и диких индеек, населяющих мои леса, а машины?

— У нее опухоль мозга, — пояснил я, просто чтобы продолжить беседу. Беседовать с Джейми.

— Вот как… А мы уезжаем, потому что я не хочу погибать во имя Аллаха, — ответила она.

— Но разве есть реальная опасность? Здесь, на Семьдесят первой Западной?

— Этот город — сердце того, что они ненавидят. Бен Ладен просто свихнулся на идее зла. И это зло он зовет «Нью-Йорк».

— Мне трудно судить. Газет я не читаю. Давно, уже несколько лет. В «Нью-Йоркском обозрении» просмотрел только колонку объявлений. Можно сказать, не знаю, что происходит.

— Но ведь о выборах вы знаете, — вступил в разговор Билли.

— Практически ничего. В захолустье, где я живу, люди не обсуждают политику, во всяком случае с чужаками вроде меня. Телевизор я почти не включаю. Так что нет, можно сказать, не знаю ничего.

— И за войной не следили?

— Нет, не следил.

— За враньем Буша?

— Тоже нет.

— Трудно поверить, вспомнив ваши книги, — усомнился Билли.

— Я уже отслужил свое как отчаянный либерал и бунтующий гражданин. — По видимости я вроде бы обращался к нему, но по сути опять говорил для нее, и делал это по причине, вначале непонятной даже мне самому, повиновался стремлению, сопротивляться котому не хотелось, с которым меньше всего хотелось бороться. И как бы ни называлась сила, вышвырнувшая меня в возрасте семидесяти одного года назад в открытое пространство, как бы ни называлась эта сила, которая для начала погнала меня в Нью-Йорк к урологу, она стремительно набирала мощь в присутствии Джейми Логан, в этом ее свободном тысячедолларовом кардигане, наброшенном на низко вырезанное бюстье. — Я не хочу формулировать свое мнение. Не хочу высказываться «по вопросам». Не хочу даже знать, в чем они состоят. Я отказываюсь быть в курсе, а с тем, от чего отказываюсь, я расстаюсь. Поэтому и живу, где живу. Поэтому и вы хотите жить в том месте.

— Поэтому Джейми хочет там жить, — поправил Билли.

— Да. Я все время боюсь. Новое место может помочь. — Внезапно она замолчала. Не потому, что спохватилась и предпочла утаить свои страхи от человека, готового поменять надежное убежище на открытую всем опасностям нью-йоркскую квартиру, а потому, что направленный на нее взгляд Билли намекал, будто она сознательно искушает его поспорить в моем присутствии. Он, конечно, ее обожал, но и обожание имеет свои пределы. Брак есть брак, и в каких-то случаях ему было трудно сладить со своей очаровательной половиной.

— Другие тоже уезжают, опасаясь террористов? — спросил я ее.

— Другие любят об этом поговорить, — признал Билли.

— Но некоторые уехали, — торопливо вставила Джейми.

— Ваши знакомые? — спросил я.

— Нет, — с ударением произнес Билли. — Мы будем первыми.

С улыбкой, которая мне (плененному ею так же молниеносно, как, думаю, в свое время пленился ею Билли, но находящемуся по другую сторону опыта: мой был уже где-то на грани забвения) показалась не только щедрой, но также искусительной, Джейми небрежно и высокомерно обронила: