Александр Архангельский - 1962. Послание к Тимофею

Зачем? мне кажется, это понятно. На далекой социалистической родине процесс преобразования людского материала шел слишком медленно, новая популяция выводилась неоправданно долго; рождение обезьяночеловека дало бы невероятный шанс пересоздать цивилизацию. Трудовые ресурсы пополняются неостановимо, моральных проблем никаких, органы для дальнейших научных экспериментов можно изымать не смущаясь; число собственно людей сокращается, потому что рожать позволено только лучшим; зато размноженцы становятся небесной кастой, правят миром и владеют всем. Половой коммунизм.

Я иронизирую, но вовсе не шучу; они во все это искренне верили. В конце концов профессора Иванова спугнули журналисты-эмигранты, которые разведали детали тайной операции и раскрыли их в газетных публикациях. Рассекреченный Иванов немедленно свернул работу, вернулся в Советскую Россию и привез с собою нескольких приматов. Был основан сухумский питомник; эксперименты продолжились дома. Было дано объявление в газете: требуются сознательные советские женщины, готовые на многое ради науки, прогресса и окончательного торжества советской власти. Наши молодые самки откликнулись охотно; у них уже не было излишних предубеждений и пошлой брезгливости; сработали и борьба с верой, и опыт недавнего расчеловечивания во время Гражданской войны. Но инстинкт религиозного порыва сохранился. Причастность к великой цели влекла женщин, как половой гормон влечет к женскому мясу пожилых господ с обезьяньим яичком.

Разумеется, с обезьянами ничего не вышло и выйти не могло. Человек совпадает с приматом на 99 процентов, но божественной воле хватило одного процента, чтобы посрамить замысел Иванова. Зато социальная инженерия вроде бы удалась. Новый человек был выведен, адаптирован к условиям внешней среды и обучен необходимым навыкам покорности. Долгое время казалось, что здесь царит полный порядок; и вот новый сбой. Одно дело – когда бунтуют зеки в лагерях и непобедимые лесные братья, другое – когда восстают смирные новочеркас-сцы. Зекам просто нечего терять; Литву поглотили перед самой войной, тут человеческий материал не успел пройти необходимую санобработку, исторического времени не хватило. А Новочеркасск вырос в неволе и не должен был тосковать по лесу; тем опасней симптом. Те еще не покорились, а эти уже взбунтовались, почувствуйте разницу.

Ранним утром рабочий поселок Буденновский начал узнавать тревожные вести. Их разносили мальчишки-молочники на своих раздрызганных велосипедах. Ставили на крыльцо бутылки с кефиром (зеленая крышка), ряженкой (оранжевая) и молоком (серебристая), отсчитывали сдачу и возбужденно тараторили: а Василь Матвеича, слышь! взяли. И Тихона Петровича! тоже. И Кольку из кузнечного. И солдат, солдат нагнали. За мальчишками следовали тяжело переваливающиеся тетки с почтальонскими сумками. Эти были солиднее, основательнее. Да, повязали. Есть танки, там, возле насыпи. Соседки зовут соседок, мужики выходят покурить, город гудит. Обманули опять! Не народная это власть! Забастовка!

Дальше с тревогой наблюдаю, как полные женщины подкрашивают упрямые губы, берут на руки тощих детей; узловатые мужики надевают белые выходные рубахи, поднимают плакаты, один из них нарисован художником завода Коротеевым: «Мясо, масло, повышение зарплаты!», портреты любимого Ленина. Как речёвка над армейской колонной – «Левой! Правой! Левой! Правой!» – звучит над толпой лозунг: «Мяса! Масла! Мяса! Масла!» Народ идет на площадь перед горкомом искать справедливости; ничто его не остановит – ни десятикилометровый путь, ни милицейские кордоны, ни заграждение из танков на мосту через Тузлов.

Как выжить, если хлеб дорожает, мяса в лавке не видим годами, водка по карточкам, а зарплату не повышали уже пять лет? Где теперь искать правды? И куда дели наших ребят? Верни сейчас же! По пути попробовали вернуть ребят сами; из-за ворот отделения милиции им ответили хаотичной стрельбой, но предупредительной, поверх голов; толпа отпрянула, однако с главного пути не свернула. Остановилась только в сквере у горкомовской площади. Лицом к лицу с солдатами, которыми командовал генерал Исса Плиев, старый кавалерист. Ничем особенным он не прославился, воевал с Гражданской, но лишь к концу Отечественной дослужился до командира кавалерийского корпуса; Хрущев его почему-то любил и доверил подавить бунт.

Но прежде чем генерал Плиев скомандовал солдатам, размещенным на крышах, «пли!» – сначала опять поверх голов, потом в самую гущу человеческой массы, – над толпой низко пролетел военный вертолет. Сделал круг, еще заход, еще круг, вздул пыль столбом – и удалился. Самого Микояна в вертолете не было, он сидел в каком-нибудь охотничьем домике за городом, слушал трусливый полубред Ильичева («Это сектанты! это религиозные фанатики! это белоказаки!»), отбивался от кровожадного Козлова («танковый огонь! артиллерия!») и напряженно ждал, когда помощники доставят снимки с воздуха. В голливудских фильмах сквозь открытое пространство часто проносится всевидящее Око, огромное глазное яблоко, которое передает картинку по назначению: злому волшебнику, владыке царства или же главкому инопланетян. Микоян и был посланником владыки; над восставшей толпой пронесся его всевидящий глаз; теперь ему нужно было принимать решение.