Ярослав Астахов: Чудовище

К тому же общества Велемира он искал сам. Доверие со стороны живописца льстило преподавателю, хотя он не признался бы в этом и самому себе.

И Альфий не упускал случая, чтобы их увидели вместе. К примеру, он при любой возможности приглашал Велемира посетить Большой Дом .

Так местные прозвали избу, которая служила в этой глуши подобием кабака то ли бара. Она и в правду превосходила размерами прочие строения в поселке. Дом не имел постоянного статуса питейного заведения, но обретал оный, как только вертолет подбрасывал соответствующий товар. А выбор был столь «богат», что не водилось за стойкою Большого иных напитков, нежели красное вино или водка. Но даже и эти два обнаруживались, как правило, только порознь. Поэтому в обиходе села установились особые выражения, таинственные для чужаков. От местных можно было услышать: «ого! в Большом-то нынче белые дни !» Или: «в Большом дни красные ».

Вот именно последние – красные – радовали особенно Велемира и нового его друга. (Хотя по крайности они согласились бы на любой «цвет времени», лишь бы вообще оно имело его.) Учитель и художник ценили по достоинству сухое вино – напиток, способствующий зоркой беседе душ. И допускали употребленье иного исключительно за не имением лучшего. Причем стараясь не достичь стадии, что порождает у собеседников лишь нечленораздельно-умильное бормотание… О чем же они беседовали? Да все о том же, что составляло постоянный предмет дискуссий интеллигенции того времени. (Не вообще всей тогдашней интеллигенции, разумеется, а «гнилой», «рефлексирующей»… а если точно перевести с позабытого уже теперь языка – думающей интеллигенции.)

Художник и учитель задавались вопросом: что это за государство, не доброе и не злое, но сделавшееся отчего-то таким, что добро и зло, два эти полюса бытия – жмутся боязливо и тихо к его окраинам? И почему случается при таком раскладе, что чутким, всепонимающим собеседником для добра оказывается чаще всего лишь зло? И говорили еще о многом, что было в те времена. Да, было … хотя и кажется теперь невозвратным, а потому – каким-то словно бы невозможным, почти не бывшим; смешным и преувеличенным…

Беседы эти несли отраду для Велемира. Ему казалось, почти всегда он обретал в Альфие духовного союзника своего. Но даже при невнимательности к вещам подобного рода художник чувствовал: сокровенное, питающее его душу – отнюдь не доступно Альфию. И Велемиру не приходило и в голову говорить с учителем, например, о камешках странной формы… о проступающих на них знаках … о тех сказаниях , что повествуют волны своим равномерным гулом, когда простор океана уже ожил, уже светится – будто в предвосхищении утреннего луча.

Но Богу было угодно, чтобы Велемир встретил душу, с которой бы он мог беседовать и об этом.

Вы угадали.

Причем познакомил их – мечтательного художника и Суэни – сам Альфий.

Не столько и познакомил, правда, сколь отстраненно продемонстрировал ему девушку. Так можно посверкать в обществе массивным золотым перстнем, как будто бы невзначай.

Однако Велемир был… художник. Полутона и нюансы он мастерски различал, единственно, в цветовой гамме. Поэтому не прошло и нескольких дней, как зачехлил он все прежде начатые холсты и принялся воплощать новый образ, его увлекший: Суэни.

Немногое лишь еще столь располагает юную девушку к раскованному общению, как внимательное, заинтересованное перенесение на полотно её черт. И мало это сказать, к раскованному общению… – к тому чтобы, что называется, потерять голову!

Как быстро протекли несколько недель, за которые успел сотвориться мир, и пережил этот мир цветенье свое и зрелость, и кратковременное абсолютное торжество над всякими мирами иными… И Велемир подарил модели – в те дни почти что боготворимой им – завершенный холст.

И Суэни была сама не своя от радости – доселе ей едва знакомого чувства. Она была без ума – приевшееся до незаметности, но точное выражение! Она побежала сразу показывать драгоценный дар, бережно обернув его в старый плащ, учителю своему и другу , как она полагала… Альфию.

Не поспешим с печальной усмешкою превосходства мудрых, знающих жизнь. То было очень далеко от столиц… И, к тому же, Суэни исполнялось вскоре – шестнадцать лет.

Последний холст Велемира, Бог милостив, сохранился. Мне довелось его видеть. Представьте только стремительное хрупкое тело, как будто взлетающее из свинцовых волн!..