Андрэ Стиль - Последние четверть часа [Роман]

— Весь квартал вокруг тебя засияет, Октав! — кричит Шарлемань.

Октав любит все светлое. Проезжая на велосипеде, видишь, сверху через стену плодовый сад со стволами, побеленными известкой. Кирпичи, окаймляющие дорожки, тоже побелены. И даже подпорки для помидоров — вероятно, на это дошли уже остатки известки, чтобы не пропадала. На деревьях, особенно вдоль стен, на каждый плод надет прозрачный мешочек.

— Так кажется чище, — отвечает Октав, не опуская кисти.

— Почему же ты не занялся этим весной? Проспал?

— Не всегда делаешь, что хочется! — кричит Октав.

Не слишком-то он сегодня разговорчив!

Интересно, в чем дело, думает Шарлемань, которой на этот раз не стал тормозить… Прямо у самой старицы… Чей же это был дом?..

За домом Полины, который долгое время именовался домом Фернана, а затем, по мере того как разум постепенно возвращался к хозяйке, снова обрел прежнее название, хотя и стоял большей частью с закрытыми ставнями, так вот за этим домом находилась запруда — истинное благословение для всех соседей.

Запруда прекрасная. В разгар сезона, когда идет кресс-салат, да и теперь, между двумя урожаями, просто удовольствие смотреть, как еда появляется сама собой, без труда. Можно прийти и набрать себе салату, конечно, не каждый день и понемногу, чтобы и другим хватило, надо только следить, чтобы не заходили чужие. А корешки бросают обратно в воду. Просто удивительно, как быстро они принимаются снова.

Ну а чужим считается любой, кто не живет в ближайших двух-трех домах у запруды. Два-три — это только так говорится, а на самом деле в шести-семи соседних домах. Критерий «своих» зависит от урожая, от веса, густоты салата и так далее. Словом, запруда снабжает в хорошие годы десяток, а то и дюжину домов. Впрочем, запрет для чужих не так уж строг, родник-то ведь ничей. Ничего им не скажешь, разве что выйдешь на порог своего дома с осуждающим видом. Но вообще-то люди уважают собственность. Изредка только налетят ночью какие-нибудь бедняки и оборвут весь салат. Такое случается. Все случается.

Однако сейчас все изменилось. Кто-то сказал, словно невзначай:

— Ну, теперь вряд ли кто явится за салатом.

Это уж слишком.

— Думаешь, и сюда доберется?

До самого родника…

Однако брошенное слово идет своей дорожкой.

— Да не о крысе речь, а о заразе… Ведь вода — она вода и есть.

Зараза может идти только вниз по течению!

— А почему же, по-твоему, крысы все же поднимаются вверх?

— А когда вообще нет течения?

— Да, когда вода стоит в ямах?

— Всегда хоть тонюсенький ручеек, а все-таки бежит…

— Ну и ладно, пусть кто хочет берет салат, а я…

А в оклеветанной запруде вода в этом году как назло чище, чем когда-либо. На дне светится песок, как догадка в ясных глазах. И вода струится так быстро, что не успевает замутиться.

Отчасти виноват тут Корнет, который заварил кашу со своей бараньей головой.

— А у головы этой был только один глаз! — сказал Марселен. — Второй-то мой пацан утащил!

— Ничего подобного, — возразил Корнет. — У моей головы было два глаза, это я знаю точно. Даю руку на отсечение!

— Ну значит, где-нибудь валяется еще одна баранья голова, — согласился Марселен. — Что они там все обалдели, что ли?

Дело оборачивалось совсем удачно для Корнета. Может быть, и не без его стараний. Теперь с него не спросят, почему крысы оказались наверху. В ста метрах ниже его дома, близ последних бараков, в ручье гнила баранья голова, вся обсиженная зелеными мухами. И действительно, Андре вынул глаз совсем из другой головы и сделал это, кстати, очень осторожно, чтобы не испортить его. Завернутый в бумагу, глаз выглядел уже не так красиво, хотя Андре проделал все в точности, как показывал учитель. Лезвием таким же, как у них дома, учитель тщательно отделил коровий глаз. Андре сделал это ничуть не хуже. Первую баранью голову не бросили в ручей. Соседские ребята дали возможность Андре произвести свой опыт спокойно, не торопясь и не прячась… Да и голова была тогда совсем свежая, хоть вари ее…

Однако Корнет отправился прямо к Марселю. Он хотел повести его к своей бараньей голове, чтобы оправдаться совсем. Но Марсель не пошел.

— Не стоит дразнить их и показывать им нарочно, что мы следим за ними. И так хватает неприятностей! Давай не будем хоть мы добавлять их.

— Ну пускай тогда плывет к нам всякая падаль! — торжествующе заявил Корнет.

— Да брось ты эти громкие слова, — сказал Марсель.

Корнет, которого в поселке прозвали Корню [2] «Cornu» — рогатый ( франц .). , даже не подозревает, сколько неприятностей он наживет себе из-за этой бараньей головы. Пройдет немного времени, и на него посыплются насмешки и подшучивания. Сам, можно сказать, на них напрашивается.