Ирина Аллен: Другая Белая

Примирение было страстным — тело истосковалось. В сорок лет «основной инстинкт» еще требовал своего. Они даже позволили себе недолгий медовый месяц на берегу моря в промозглой январской Эстонии, где каждый вечер отогревались в сауне. Вернулись и стали жить, как прежде. Марина особенно и не винила мужа: вся ее жизнь без остатка была заполнена сыновьями, работой и бытом: — из дома на работу, с работы через магазинные очереди или библиотеки — домой. Для мужа оставалось то, что оставалось, — то есть почти ничего. Если ему удалось урвать кусочек тепла и чьей-то любви, — его счастье.

Но что-то все-таки изменилось в ней после этого. Неистово захотелось любви. Не любовника, не другого мужа — бож-упаси, что-то разрушать! — просто, чтобы была эта волнующая тайна в ее жизни. Мужчина ее мечты «по умолчанию» должен был быть нездешним. Не инопланетянином, конечно, но и не соотечественником. Последних она слишком хорошо знала. Не было между ними и ею той необходимой дистанции, куда могло бы втиснуться хоть какое-то эротическое притяжение. Какое притяжение может возникнуть в набитом вагоне? Одно желание высвободиться. Когда она оставалась дома одна, страстно, со слезами молила кого-то: «Пошлите мне любовь, мне это очень-очень нужно, я жить без этого не могу».

Накануне Женского дня в доме зазвонил телефон. Старший сын поднял трубку и сразу перешел на английский. Потом, прикрыв трубку ладонью, шепотом спросил:

— Мама, это бельгийцы из моей группы. Просят разрешение остановиться на один день. Можно?

— Конечно, что за вопрос!

Фантастическое это было время. Сыновья — студенты. Начались студенческие обмены. В их скромной квартире жили по месяцу и студент из Никого, и мальчик из Голландии. Прошлым летом старший сын работал переводчиком в группе голландских и бельгийских учителей, плавал с ними в круиз по Волге. В конце путешествия, когда вернулись в Москву, привел голландцев к ним домой. Вот уж было веселье! Бельгийцы тогда не пришли: предпочли ансамбль русского народного танца.

Теперь и с ними познакомимся!

С утра сын поехал на Казанский вокзал и к полудню привез бельгийскую пару. Марина смотрела из окна своего пятого этажа, как высокий мужчина и почти такая же высокая женщина с трудом выбирались из маленькой «шестерки». Заработал лифт, услышав это, она повернула ключ и стала в дверях. Гости вышли из лифта, и… что-то странное произошло: она и бельгиец встретились глазами, вспыхнул светящийся луч, и острая боль пронзила ее сердце.

Гости вошли, сын представил их: Марта, Мартин. Мартин был безусловно хорош собой: высокий широкоплечий брюнет, чуть смугловатое лицо, темные глаза и брови — похож на испанца. Корсар! На вид — лет сорок с небольшим. Его жена с совершенно седой головой и короткой стрижкой выглядела старше.

Марина ставила в вазу подаренные ей тюльпаны, накрывала на стол, но боковым зрением не упускала Мартина из виду. Она чувствовала, что и он, разговаривая, обращался в основном к ней. За столом речь, конечно, зашла об августовском путче, о том, кто и где был в те дни. Марину до сих пор не покидало воодушевление того солнечного августовского дня, когда Большой каменный мост, под которым еще позавчера стояли танки с раскосыми подростками-солдатиками, был открыт для пешеходов, и она впервые в жизни чувствовала себя одной крови с соотечественниками. Она была благодарна Мартину за это. Заговорили о работе. Она вдруг начала серьезно посвящать гостя в то, что ее занимало и волновало, и он понял ее, более того, подтвердил верность ее мыслей примерами из своей практики, хотя, казалось бы, что могло быть общего у преподавателя математики и музейного работника!

Мартин рассказал, что до прошлогоднего путешествия на теплоходе уже бывал в Москве и Ленинграде раз пять-шесть, привозил группы учеников. Не все учителя охотно ехали в Россию, а ему всегда нравилось.

— Знаете, какое у меня было любимое место в Москве? ГУМ.

— ГУМ? В советское время? Что же там было интересного, кроме очередей?

— А я и любил смотреть на эти очереди. Поднимался на второй этаж, на мостик, и смотрел вниз. Мог часами стоять — так интересно было.

Марине это признание не понравилось: «Не комплексы ли какие вы лечить приезжали, Мистер-из-далеких-стран? Может быть, скучновато жить в благополучном мире, а так посмотришь на чужое неблагополучие, — и глядишь, начнешь ценить то, что имеешь. Такая вот терапия: тебе не очень сладко, а многим, очень многим еще хуже». Свое предположение она, конечно, не озвучила. Сама она в ГУМ того времени ходила только при крайней необходимости, в отдел тканей, да и то выбирала время перед закрытием, когда народу почти не было.