Сергей Кузнецов - Хоровод воды

– Буду, – сказал Саша-маленький, а потом спросил: – А правда, что мой папа – твой брат?

– Правда, – ответил дядя Саша, и лицо у него стало непонятное. То ли на мальчика сердился за вопрос, то ли на кого-то еще.

– А почему я никогда его не видел?

Дядя Саша помолчал. Голубоватый дым от беломора поднимался к потолку.

– А что мама говорит?

– Ничего не говорит, – сознался мальчик. – А бабушка говорит, что мой папа – плохой человек.

– Понимаешь, Сашок, ты вот вырастешь и поймешь, как все непросто в этой жизни. Так не бывает, чтобы просто плохой человек, хороший…

– А Миледи?

– Что Миледи?

– Она ведь – плохой человек?

Всю жизнь ждешь, пока вырастешь. Вырастешь и пойдешь в школу. Вырастешь и пойдешь во Дворец пионеров. Вырастешь и будешь ложиться поздно. Вырастешь и поймешь.

Все будет. Почти все. Когда Саша вырастет, он поймет. Про плохих и хороших, плохих, хороших и злых, про темную воду, где на дне гнилые коряги, колоды и пни, про пустую квартиру без книг, про голубоватый дым беломора, про то, как не ходить на работу каждый день. Он все поймет – и все забудет, и, приходя в гости к человеку, которого так всю жизнь и звал дядей Сашей, не будет знать, о чем говорить с ним, о чем спросить. Он все забудет и так и не расскажет, как любил его мальчишкой, как ждал этих выходных, поездок на «Коломенскую», карты на стене, чая в чашке с отколотой ручкой. И не будет ни индейцев, ни далеких странствий, ни кружка во Дворце пионеров, ни шпаги в руке – только снег с небес, комья земли на крышке гроба, мама держится за рукав, предвкушение первого глотка, и незнакомый старый человек стоит рядом с Никитой – незнакомый настолько, что не имеет уже смысла спрашивать себя, хороший он или плохой.

– А я вот думаю, дядя Саша, – сказал мальчик, – что лучше бы ты был моим папой, правда? У нас же все равно одна фамилия.

– Ну, некоторым образом я и так твой папа, – неловко засмеялся дядя Саша, – тем более у нас одна фамилия. Можно даже так и считать. Только никому не говори, пусть это будет наш секрет.

И маленькому Саше стало хорошо-хорошо оттого, что у них есть общий секрет, и сидят они сейчас рядом, и дядя Саша держит его за руку, и чайник шумит на кухне, тихий вечер, и луна смеется в окне пятиэтажки.

Да уж, луна смеется. Хохочет в февральском московском небе, дразнит меня.

Я не знаю, где я. Не знаю, какой сейчас день. Сколько дней можно продержаться без денег?

Сколько лет можно прожить без денег? Без денег и без славы.

Мореухов протянул десятилетие. Он разменял свою московскую известность на славу настоящего андерграундного художника. Редкие выставки в тропаревском лесу. Кантристиль. Рабин, Рухин, Глезер и прочие нонконформисты, сраные шестидесятники. В прекрасном новом постсоветском мире сам Мореухов был за автора, бульдозер и оперотряд: пьяный рвал холсты и пытался заехать по морде поклонникам. Его славу это укрепило, но зрителей распугало: последние пять лет слава существовала сама по себе, ничем не подкрепленная: ни выставок, ни новых работ, ни упоминаний в прессе или, смешно сказать, в Интернете.

При такой славе деньги не нужны. Всегда можно перехватить у Димона или у Виталика, на худой конец скачать что-нибудь из книг, альбомов или ненужных вещей, случайно оставшихся в квартире.

Кому нечего терять, тот ничего не боится.

Кстати, женщины любят бесстрашных. А если тебя любят женщины, зачем тебе деньги?

Мореухов стоит в полутьме февральских сумерек, издалека смотрит на ярко освещенную витрину «Перекрестка», дрожит и еле слышно хихикает. Даже не хихикает, а с присвистом выпускает воздух сквозь сжатые зубы.

Вроде добрался до родного юго-запада, только затем свернул не туда – и вот опять в незнакомых местах, на обочине парковки, подальше от света витрин.

Куда идти – непонятно.

Хорошо бы снять какую-нибудь прошмандовку, думает Мореухов, зависнуть у нее, трахнуть и взять денег на такси. Вызвать машину, сказать адрес, поехать домой.

Мореухову кажется, если он доберется до дома – все будет хорошо. Он сможет остановиться. На этот раз его минует мутная придонная вода, скользкие руки, цепкие клешни.

Где мой дом? – спрашивает себя Мореухов. Где мое прошлое? Любовь мамы и папы, тайна дедовой смерти, загадка семейной судьбы. Надо идти, надо вернуться назад, добраться домой.

Где мой дом, где мой рассудок?

Если я выживу на этот раз, говорит себе Мореухов, я разберусь со всем, я все вспомню, я обо всем узнаю. Я расспрошу маму, встречусь с Никитой, поговорю с его – моим? – отцом.