Сергей Кузнецов - Хоровод воды

Марфа Мельникова, 1914 г. р., жена Михаила Мельникова, мать Василия и Саши Мельниковых, бабушка Никиты, Мореухова и Эльвиры

Макар и Настя Тихомировы – родители Светланы Мельниковой (Тихомировой), бабушка и дедушка Никиты

Марина, 1947 г. р., и Андрей, 1951 г. р., Тихомировы – младшие сестра и брат Светланы Мельниковой (Тихомировой)

Гульнара Тахтагонова, 1962 г. р., дочь Джамили Тахтагоновой, сводная сестра по матери Татьяны Тахтагоновой, мать Риммы

Засыпая, я держу Яна за руку, но все равно – по ночам мне снятся сны о моих любовниках. О мужчинах, которых у меня не было. Мальчик из нашей гимназии, на год меня младше, вьющиеся светлые волосы выбиваются из-под гимназической фуражки; автомашина сбила его прямо у дома на глазах родителей и гувернантки. Меньшевик-агитатор, треснувшие очки, тонкий голос срывается на краткий взвизг, когда пуля распускает лепестки багровой розы на груди его пиджака. Красноармеец в пыльном шлеме молча склоняется над мертвым телом товарища, захваченного белоказаками: на присыпанной солью спине вырезана звезда – пятиконечная и уже не красная, а бурая. Пятнадцатилетний подросток кричит сквозь слезы: Сволочи, сволочи! – рыжие волосы промокли от пота, прилипли ко лбу, так и хочется провести по ним рукой. Грузный мужчина, виски чуть тронуты сединой, последний раз оглядывается, перед тем как войти на ту баржу; искра в темном зрачке – словно отблеск света, уже с другого берега.

Засыпая, я держу Яна за руку. Это сильная рука, поросшая мелким блеклым волосом, коротко стриженные ногти с траурной каймой. Я целую его пальцы и воображаю, что эта узкая темная полоска – запекшаяся кровь, застывшая кровь тех, кого он приказал расстрелять. Я целую руку и думаю: это рука человека, разделяющего жизнь и смерть, рассекающего надвое человеческое существование, рука человека, привыкшего решать за других – жить им или умереть.

Мои губы пробегают по его ладони, скользят по жилам предплечья, поднимаются к сгибу локтя. Когда он сжимает кулак, они напрягаются, словно ременная передача, – и я чувствую ток крови, слабые толчки, а губы продолжают свой путь, и я целую подмышки, пропахшие суровым военным пóтом волосы – единственные островки волос на теле, если не считать густой поросли у основания могучего ствола, что вздымается где-то там внизу. Я запрещаю себе думать об этом, провожу языком по гладкой груди, едва-едва прикасаясь к соскам, – и тогда тяжелая рука Яна ложится мне на спину, ногти начинают тихонько скрести кожу, всегда в одном месте, между лопатками. И даже спустя неведомо сколько реинкарнаций я по-прежнему замираю, когда Никита вот так гладит мою спину, – я замираю, а потом вздрагиваю, и язык устремляется вниз, узкой тропкой между вздымающихся ребер, пересекая выпуклый шрам от сабельного удара – «все-таки достал он меня, гад, когда я снял его из нагана», – и провожу по шраму пальцем, представляя какого-то белого офицера, с холодной яростью отчаяния тянущего шашку навстречу своему убийце, и в то же время губами спускаюсь ниже, к розочке пупка, и Ян кладет мне ладонь на затылок, подталкивая, направляя, ускоряя и без того неудержимое движение. И тогда я рукой ерошу светлые волосы – светлые, но темнее, чем усы, темнее, чем пряди, выбивающиеся обычно из-под фуражки, – а языком описываю спирали, чувствуя, как наливается, набухает кровью, вздымается все выше великая ось, вокруг которой вращается моя ночь. И наконец, сжав руками два шара, открываю рот и заглатываю багровую головку, трепещущими ноздрями втягивая воздух, словно дорожку кокаина, двигая головой, ощущая тяжесть ладони на затылке, упругость органа между губ, дрожь тестикул в руке, трепет сильного мужского тела.

За свою жизнь я узнал вкус множества мужских органов. Мои язык и нёбо научились различать подростковое томление, животный страх, грозную ненависть, трепещущее обожание, нетерпение, жжение, зуд, спешку, напор неизлитого семени, давление похоти, судорогу страсти.

Вкус Яна – вкус оружейной смазки и машинного масла. Вязкий, липкий, бросающий меня в дрожь. Я держусь за его яйца – легко взять, трудно выпустить, – и мне кажется, у меня во рту двигается ствол. Не маленький, почти игрушечный ствол нагана, вкус которого многие узнали за прошедшие годы. Нет, огромный разогретый ствол артиллерийского орудия, орган машины уничтожения, готовый к залпу и только ждущий команды.

Я двигаюсь все быстрее, ладонь на затылке не дает передохнуть, губы зудят сладкой болью – я прижимаюсь к Яну всем телом, а из глубины моего сердца поднимается заветное слово, пробегает по кровеносным жилам, взлетает по горлу, шире раскрывает рот неистовой, колдовской командой пли! – и вот уже клейкая струя семени взрывается в моей голове.