Дино Буццати - Шестьдесят рассказов

Профессор вдруг заметил на спине своей собаки темное продолговатое пятно — верный признак, что животное начинает линять.

В ту самую минуту фокстерьер решительно без всякой причины наступил на заднюю правую лапу сторожевого пса.

Тронк застыл на мгновение от боли и изумления, потом слегка подергал лапой, стараясь отбросить обидчика в сторону. Все это продолжалось доли секунды. Затем в нем пробудились задремавшие было инстинкты, и он с непримиримым рыком ринулся на врага. Поводок выскользнул из рук профессора.

Позади Лео в тот момент оказалась еще одна собачонка — самая что ни есть пустяковая, беспородная, видом отдаленно смахивающая на ищейку. Обыкновенная собачонка была поведения самого смирного, нрава тихого и застенчивого. Но тут она подскочила и с разбегу тяпнула Тронка. В какое-то мгновение можно было ясно видеть, как она вонзает зубы в бок грозы района. Секунда — и клубок собачьих тел копошится в пыли.

— Тронк! Назад! — растерянно закричал профессор, безуспешно пытаясь поймать в этом клубке упущенный поводок. Впрочем, действовал он без особого убеждения, подавленный накалом схватки.

Скоро все кончилось. Клубок распался. Лео вместе с приятельницей, скуля, отползли от Тронка. Шеи у них были в крови. Сторожевой пес сидел, часто и тяжко дыша, свеся язык, отдыхая от беспощадной схватки.

— Тронк! Тронк! — умоляющим голосом позвал профессор и попытался взять его за ошейник.

Вдруг позади них, как из-под земли, вырос громадный волкодав из соседских гаражей. Его Тронк всегда обходил стороной из-за одного только вида. Волкодав явился для своего рода мести. В самом деле, как смел Тронк ни разу, ну ни разу не пристать к нему, как смел не задираться никогда, хотя самый вид волкодава так и располагал к драке. Сколько раз видались они у входа в гараж, и в глазах волкодава читалось: «А не дать ли кому по морде?»

Профессор сообразил, что происходит, когда было уже поздно.

— Держите, держите волкодава! — только и прокричал он. — Эй, в гараже!

Черный всклокоченный волкодав был поистине ужасен. Сторожевой пес как-то разом скукожился рядом с ним.

Тронк увидал волкодава и понял, что обратиться в бегство уже не удастся. Противник молнией кинулся на него, метя зубами в затылок. В следующее мгновение Тронк уже обдирал бока о кучи шлака и штукатурки.

Профессор знал, что растащить двух псов, сцепившихся не на живот, а на смерть, — дело почти что невозможное. Поэтому он припустился за гаражи, крича и взывая о помощи.

Между тем фокстерьер и дворняжка-ищейка, оправившись от побоев, подоспели на помощь волкодаву.

Тогда Тронк пошел на последний приступ. Он попытался достать зубами нос своего врага. Но волкодав вывернулся и с новой силой принялся преследовать Тронка.

На звуки собачьей драки из окон начали высовываться любопытные. А из-за гаражей продолжали доноситься умоляющие крики профессора.

Неожиданно воцарилась тишина. Тронк сидел, понурив голову и высунув язык, и в глазах его было изумление и унижение свергнутого монарха. Напротив него рядком расположились волкодав, фокстерьер и дворняжка-ищейка.

Что же случилось с ними? Отчего вышли они из боя, едва вкусив крови врага? Уж не Тронк ли опять стал наводить на них страх?

Нет, не в Тронке дело. Дело в чем-то зыбком и невнятном, что разрастается и зреет в нем, точно болезнетворный микроб.

Эти трое почуяли, что с Тронком случилось что-то такое, отчего его не надо больше бояться. Сперва им все же казалось, будто они вонзают зубы в живую собаку. Но в драке они вмиг почуяли, что дело неладно. Почуяли по запаху шкуры, дыхания, по вкусу крови. Почуяли — и ретировались. Звери лучше всяких клинических лабораторий распознают неизлечимый недуг, от которого пока не придумано лекарства. Наш боец был отмечен печатью такого недуга, он более не принадлежал жизни, в скрытых глубинах его тела уже шел неслышный и незаметный разрушительный процесс.

Врагов больше нет. Он остался один. В надвигающихся сумерках величественно вздымаются ввысь железобетонные городские громады, вызывающе поблескивая окнами в закатных лучах. А горизонт уже фиолетово темнеет, предвещая наступающую ночь. Они, эти громады, как нельзя более под стать амбициозным помыслам и горделивым мечтам тех честолюбцев, которые, валясь под вечер с ног от усталости, все же мечтают о завтрашнем дне.

Но для вчерашнего сатрапа, титана, короля, мастодонта, циклопа, Самсона уж нет больше этих малахитово-алюминиевых вершин. Не для него уже кружит, жужжа, самолет над городским центром, и нет ему дела до того, как вечер обволакивает мрачные дворы, застенки и гниющие свалки.