Арнольд Каштанов - Хакер Астарты

— Слушай, Кобзева, — говорила Галина Николаевна, — ты что, бумагу казенную экономила? Хоть бы написала, что раскаиваешься в содеянном.

— Разве там нет? — удивилась Ольга Викентьевна. — Конечно, надо написать.

— Ты раскаиваешься.

— Я впишу.

— Все твое объяснение надо переписать, все. Ты все про жилплощадь. Это несерьезно.

— Как же несерьезно?

— Ну не мотив это. Никто вас не выгнал бы на улицу.

— Этого я не знаю.

— Не выгоняют женщину с ребенком на улицу, не бывает так.

— Все бывает.

— Никто не поверит, что ты из-за этого…

Галина Николаевна не договорила. Ольга Викентьевна молчала. Поняла, что ее ответа ждут, и сказала:

— Мне нечего сказать.

— Почему же нечего, ты столько пережила, он тебя предал, единственный человек, на которого ты могла положиться… Кстати, зачем он приходил на эту дачу? Рубль сшибить? Или хотел тебе что-то сказать?

Сергей Павлович перевел внимательный взгляд с бумаг на лицо Ольги Викентьевны.

— Не знаю, — сказала она.

— Вы поссорились.

— Я все написала.

— Ты написала так, что тебе влепят на всю катушку.

— Что ж я могу сделать?

— Ты не собиралась убивать. Ты действовала в состоянии аффекта, потому что любила его и надеялась, что он к тебе вернется. Почему ты отрицаешь это? Я тебе подсказываю — ты не хочешь понимать. Да ты просто ненормальная. Не можешь сломить свою гордость. Перед кем, милая? Перед твоим Иванычем, который тебя уже с потрохами продал?

(Тот в самом деле сказал соседям: «Да она и меня могла отравить».)

Ольга Викентьевна молчала.

— Ненормальная, — сокрушенно сказала Галина Николаевна. — Я это без методик Сергея Палыча вижу.

Ольга Викентьевна словно бы перестала слушать. Из глаза выкатилась слезинка.

— Я вменяема, — сказала она.

— Этого вы не можете знать, — мягко вмешался Сергей Павлович, — этого никто не знает, и я не знаю, сейчас вы, конечно, вменяемы, но сейчас вы и не убили бы. А тогда?

— Я ничего не помню.

— У вас нет амнезии. Даже нет бессознательного отказа помнить компрометирующие обстоятельства. Между прочим, Галина Николаевна права, преступление по корыстным мотивам наказывается сильнее, чем преступление под действием чувства. Это нелепо, но это так.

— Что ж тут нелепого? — недовольно спросила Галина Николаевна.– Над чувствами человек не властен.

— Разум наказуем, а чувства нет?

— Ну да. Иначе бы собак в тюрьму сажали.

— А сейчас их усыпляют.

— Я вменяема, — повторила Ольга Викентьевна. — Я не хочу, чтобы Таня выросла с мыслью, что мать была невменяема.

Никто ей не ответил. Галина Николаевна что-то тихо сказала Сергею Павловичу. Ольга Викентьевна посмотрела на меня:

— Что с Таней?

Я растерялся, заторопился:

— Она обещала прислать свой адрес, она уехала с Клавдией…

— Клавдией?

— Соседка сказала… Ольга Викентьевна, простите меня, я просил, чтобы мне дали увидеть вас, может быть, я хоть что-нибудь могу сделать…

— А-а, — будто бы поняла Ольга Викентьевна, но лицо стало еще более недоуменным. — Спасибо, Наум.

— Вас не осудят пожизненно, — сказал Сергей Павлович. — Вы сами все объясните Тане. У вас будет много времени для этого. Галина Николаевна считает, что она сможет добиться для вас три года. Что такое три года? Чепуха. Через три года Тане будет только девятнадцать, вы еще будете очень нужны ей.

Галина Николаевна закивала.

— Ничего, она самостоятельная, — твердо сказала Ольга Викентьевна. — Обойдется.

Несколько дней спустя замкнулось. Я шел к дому от автобусной остановки. На Партизанском проспекте бульдозеры счищали снег, добрались до чистого асфальта и противно скрежетали по нему стальными зубьями. Дул сильный ветер, блестел наст с полыньями пустоты вокруг тоненьких голых деревьев. Тропка от остановки к нашей пятиэтажке была извилистой и скользкой. Наверно, была какая-то ничтожная причина, не зафиксированная сознанием, чтобы замкнулось: я словно бы исчез из своей жизни и стал Ольгой Викентьевной. Она сидела за верстаком. Настроила себя на невозмутимость, оперлась спиной о спинку скамьи и приготовилась не реагировать ни на что. Так и сказала себе: пусть говорит, что хочет, я не буду реагировать. Толя чувствовал себя молодцом. Его боялись. И Иван Иванович, который не хотел слышать о прошлом, и Ольга Викентьевна, которая изображала неуязвимость для прошлого. Ему было хорошо и весело. Он был хозяином положения. Она видела, как он взял стакан с кислотой и расхаживал с ним, будто произносил тост. Видела и не пошевелилась.