Евгений Сельц: Заливной мусс из дичи

«Держи хвост револьвером! — писал он из Стамбула. — Мысли инако! Будь человеком!» И Миха держал, мыслил, был.

«В ружье! Целься! Пли!» — приказывал Ленин из Антананариву. И Миха палил в белый свет как в копеечку.

Каждый новый год шестого тысячелетия они отмечали вместе. Ленин неизменно появлялся за день или за два до праздника, сам всегда новый, с новыми мыслями и идеями. Он то возвращался из Претории, где изучал африкаанс, то заваливал прихожую Михиной квартиры очередным тиражом своей порнографической брошюры «Два шага налево», то одаривал скромную Михину жену Ольгу новейшим американским стимулятором, от одного вида которого волосы на ее парике самопроизвольно вставали дыбом.

За день до праздника Миха покупал в ближайшей лавке ящик темного пива и буханку темного хлеба. Другого угощения Ленин не признавал. Только изредка, под особенную закуску и настроение, он позволял себе выпить стакан-другой дешевой водки.

Вечер проходил по строго заведенному ритуалу. Сначала они пили и ели. Затем Ленин рассказывал о своих похождениях (при этом дети вместе с Ольгой насильно выпроваживались в другую комнату). Потом включали музыку и танцевали. Ленин с Ольгой. Ольга с Михой. Миха с Лениным. После танцевальной разминки Миха торжественно доставал из секретера большую шахматную доску с фарфоровыми фигурами и несколько раз подряд позорно терял качество в ферзевом гамбите.

— Мат, батенька! — похохатывал Ленин и железными пальцами сдирал пробку с очередной бутылки пива.

Миха еще несколько минут тупо смотрел на доску, затем поднимал руки, с наигранной беспомощностью произносил: «Сдаюсь…» и шел заваривать чай.

Дети укладывались спать, Ольга мыла посуду, а Ленин и Смолкин усаживались в мягкие кресла у окна и вели длинные разговоры о будущем. Ленин жил надеждами. Перед его воспаленным взором все время брезжила какая-то перспектива. Его красноречие увлекало Миху в такие выси, что ближе к ночи он уже не мог отличить вымысла от реальности. Он плавал в мутном море ленинских фантазий, как ископаемая рыба, и в порыве животного аппетита готов был проглотить кого угодно. Даже Ленина.

— Угадай загадку! — Ленин хлопал Миху по коленке и его глаза окитаивались. — Двести граммов сливочного масла, восемь яиц, два стакана муки, два стакана воды, половина чайной ложечки соли плюс фарш — одна чайная ложка картофельной муки, одна чайная ложка муки пшеничной, триста граммов сыра рокфор, полтора стакана молока, двести граммов масла, соль и перец по вкусу…

Миха глубоко задумывался и снова произносил свое неизменное: «Сдаюсь…»

— Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, — говорил Ленин. — Но нам дано предугадать, как отзовется наше дело. Широжки из заварного теста с сырным кремом! А хочешь, дружок, создадим крупнейшую в мире политическую партию? А еще лучше — армию! И весь мир насильно мы разрушим до основанья! А?! Затем мы свой, мы новый мир построим. Мир развитого терроризма. Несогласных — в паровозную топку! Судей — на мыло! В Трансваале я познакомился с обычаями одного местного племени. Провинившемуся мужчине они отрезали яйца и заставляли его в течение недели питаться собственным говном. Самое удивительное, что такое наказание воспринимается ими примерно так же, как нами — штраф за превышение скорости. Неприятно, но справедливо. А представь себе, что мы в одночасье поменялись с этими дикарями законами! Лично у меня нет никаких сомнений, что мир изменился бы к лучшему! Берешь взятки — получай серпом по яйцам! Перешел дорогу в неположенном месте — жри говно!.. Царство истинной справедливости!.. Наказание должно быть многократно безобразнее преступления!

Михе живо представилось, как его останавливает полицейский, берет под руку и ведет в… туалет… Оттуда Миха выходит с маленькой пластиковой тарелочкой, на которой…

Стало поташнивать.

— Перестань корчить из себя чистюлю! — продолжал Ленин. — Скажи лучше прямо, стал бы ты питаться собственными испражнениями, если бы этого потребовала справедливость?

— Да! — тихо сказал Миха.

— Молодец, Смолкин! — Ленин лукаво посмотрел на Миху из-под бровей: — А я бы не стал!..

В полночь они разбредались по постелям. Миха шел в спальню, надевал пижаму, забирался под простыню рядом с Ольгой и долго лежал с открытыми глазами, вновь и вновь переживая впечатления прошедшего вечера.

Ленин устраивался на старой бабушкиной кушетке, стоявшей на балконе. Как правило, он ложился не раздеваясь — в костюме и Михиных тапочках. Каждый раз он надеялся почитать перед сном что-нибудь увлекательное, детектив или гороскоп, но после короткой схватки с подступающим забытьем проваливался в объективную реальность с выражением бессильной ярости на лице.