Василий Алексеев - Невидимая Россия

Григорий чувствовал, что слова Кузьмича еще более задели за живое Бориса, хотя Борис и старался изо всех сил не показать этого. Лицо Петрова стало совсем зловеще каменным. Григорий решился и сразу ослабил создавшееся напряжение:

— Согласиться на террор и немедленные выступления мы сейчас не можем, еще не готовы. Тебя, Кузьмич, просим ничего не начинать, не сговорившись с нами. Темп подготовки усилим максимально. Говори, чем тебе можем помочь лично?

Кузьмич опустил голову, помолчал и затем неторопливо ответил:

— Жену надо как-нибудь повидать, ее еще не взяли… Надо ей сказать, чтобы скорее забирала детишек и уезжала, пока не спохватились… Только как это сделать, не знаю — напротив сосед больно плохой живет, сразу сообщит, ежели что…

— Это мы тебе сделаем, — сказал Борис. — Садись, пиши записку — завтра она будет у жены.

Утром Федька-маленький вызвал к Борису Федьку-большого. Оставшись с Федькой-большим наедине, Борис внимательно посмотрел на него. Неказист был Федька-большой: давно небритый, с одутловатым, когда-то красивым лицом, с плохими зубами. Зато мутноватые, нетрезвые глаза смотрели на Бориса с восторгом и готовностью.

— Вот что, Федька, — заговорил Борис четко и раздельно, — возьми у Петрова шарабан, запрягай и гони к жене Кузьмича — она продает корову, будешь прицениваться. Ты бедняк, тебя никто ни в чем не заподозрит. Вот тебе письмо. Передай так, чтобы никто не видел. Понял?

— Понял, Борис Николаевич, — ответил Федька.

— А болтать не будешь?

— Что же я не знаю, о чем болтать можно!

— Смотри, в пьяном виде не проговорись…

— Эх, Борис Николаевич, я хоть и пьяница, а душа и у меня есть! — возразил Федька совсем разумным серьезным тоном.

Борис и Григорий пешком, как бы гуляя, обходили окрестные деревни. Борис знакомил Григория с людьми и проделанной работой. Они входили в избы — сразу появлялся самовар, иногда и водка, и завязывалась беседа на общие, часто ничего не значащие темы. В избе обычно бывали члены семьи, дети и посторонние. Уходя Борис улучал удобный момент и говорил, указывая на Григория: «Видел? — Можешь верить, как мне. В случае чего сделаешь всё, что он скажет».

Хозяин делался серьезным и понимающе кивал головой. Трудно было подсчитать и учесть организацию, созданную Борисом. Собственно, весь район знал, любил и слушался его. Среди его сторонников были и комсомольцы, и милиционеры, и непутевые пьяницы, и крепкие хозяева. Только незначительное меньшинство явно стояло на стороне власти.

Кузьмич слез с дачного поезда и направился в сторону поселка. Была уже глубокая осень. С тех пор, как Федька-большой установил первую связь с семьей, Кузьмич несколько раз встречался с женой.

Марья Ильинишна была самой обыкновенной русской крестьянкой. Выйдя замуж накануне германской войны, она фактически не видела мужа в течение четырех лет. В гражданской войне Кузьмич не участвовал, хотя и состоял членом подпольной Савинковской организации. При приближении Деникина к Москве должно было начаться антибольшевистское крестьянское восстание… В организации активно участвовало несколько сот человек. Собрания происходили ночью, в лесу и оврагах. После провала центра организации, находившегося в Москве, Кузьмич распустил свою группу и все участники так и не были выявлены агентурой ЧК. Годы НЭП-а Кузьмич прожил спокойно. Появились дети — двое мальчиков. Теперь одному было 10, другому 8 лет.

Марья Ильинишна, когда-то красивая женщина с правильным, продолговатым лицом и большими карими глазами, теперь заплаканная и потухшая, очень боялась за мужа и страдала за детей. Хозяйство пришло в упадок, соседи сторонились, хотя внутренне и сочувствовали Марье Ильинишне. Каждый боялся за себя и поэтому Марья Ильинишна была очень одинокой. Рабочего пришлось рассчитать. Надо было на что-то решиться, но найти выход из создавшегося положения оказалось не так-то легко. Особенно она боялась свиданий. Каждый раз приходилось украдкой уходить из дома, идти по много верст целиной, лесом, делая вид, что отправилась за грибами или хворостом и потом, при непродолжительных встречах, каждое мгновенье бояться внезапного ареста.

При свиданиях Мария Ильинишна говорила мало — душили слезы, терялись слова. Она поспешно передавала узелок с выстиранным бельем и гостинцами, а затем молча слушала деловитые, сухие распоряжения мужа, нервно вздрагивая и смотря на него скорбными, жалкими глазами.