Вас не удивляет: в каждом из описанных эпизодов какая-то сила влечет Пятницу на дно, она его манит, она ему грозит. Но он не умирает. На своем утлом суденышке он скользит на самом краю смерти и остается невредим.
- Это было не суденышко, а бревно, - сказала я.
- В каждом рассказе присутствует умолчание, скрытая картина, недосказанное слово. Пока мы не выскажем недосказанное, мы не приблизимся к сердцевине этой истории. Я спрашиваю, почему Пятница подвергал себя смертельной опасности, хотя жизнь на острове была вполне безмятежна, и всякий раз избегал ее?
Вопрос показался мне фантастичным. Я не знала, что ответить.
- Я сказал «сердцевина истории», - продолжал Фо, хотя мне следовало сказать «око», «око истории». Пятница проплывает на своем бревне через темный зрачок - или мертвую глазницу - глаза, наблюдающего за ним с морского дна. Проплывает и остается цел и невредим. Он оставляет нам эту задачу- опуститься на дно и проникнуть в то око. Если мы не сделаем этого, то будем, подобно ему, скользить по поверхности и выйдем на берег, не став мудрее, возобновим прежний образ жизни и будем спать без сновидений, точно младенцы.
- Я бы употребила сравнение с пастью, - сказала я. - Пятница, не зная и не ведая, проплывает мимо разверстой пасти или, как вы говорите, клюва, готового его поглотить. Нам надо спуститься в эту пасть (коль скоро мы изъясняемся фигурально). Нам надо открыть пасть и услышать, что в ней заключено: быть может, молчание, быть может, гул морской раковины, когда ее подносишь к уху.
- Верно, - сказал Фо. - Я имел в виду нечто иное, но и вы правы. Мы должны сделать так, чтобы молчание Пятницы заговорило, как и молчание вокруг Пятницы.
- Но кто же это сделает? - спросила я. - Легко лежать в постели и рассуждать о том, что следует сделать, но кто же спустится к обломкам кораблекрушения? На острове я говорила Крузо, что это должен сделать Пятница, обвязавшись для безопасности веревкой. Но если Пятница не в состоянии рассказать, что он увидел, то, наверное, Пятница из моего рассказа - это не более чем образ (или прообраз) другого ныряльщика?
Фо промолчал.
- Все мои попытки заставить Пятницу заговорить провалились, - сказала я. - Он выражает себя только в танце и музыке, а они имеют к речи такое же отношение, как шум и крики - к словам. Иногда я спрашиваю себя: может быть, в своей ранней жизни он вообще не имел понятия о языке, а если и имел, то самое смутное?
- Вы пытались показать ему письменный текст?
- Как он сможет писать, если он не говорит? Буква - это зеркало произносимых слов. Даже когда нам кажется, что мы пишем в тишине, наше письмо отражает речь, которая звучит внутри нас или с которой мы обращаемся к самим себе.
- Но ведь у Пятницы есть пальцы. Раз у него есть пальцы, он может воспроизводить буквы. На письме вовсе не лежит роковая тень устной речи. Приглядитесь к себе, когда вы пишете, и вы увидите, что иногда слова сами ложатся на бумагу, de novo [8] Снова (лат.)
, как говорили римляне, рождаются из потаенных глубин молчания. Мы привыкли верить, что наш мир был создан Богом, произнесшим Слово; но позвольте спросить: а может быть, Он его написал, написал Слово такой длины, что мы до сих пор не в состоянии прочитать его до конца? Может быть, Бог продолжает писать это Слово, выражающее мир и все, что он в себе заключает?
- Не могу сказать, может ли письмо возникнуть из ничего, - ответила я. - Наверное, это справедливо, когда речь идет о писателях, уж, во всяком случае, не обо мне. Но что касается Пятницы, то позвольте спросить: как можно научить его письму, если в его сердце, в его душе не звучат слова, которые отражаются на бумаге, а живут лишь смешанные чувства и побуждения? Вот что я думаю о Божественном писании: если Бог пишет, то Он пользуется тайными письменами, скрытыми от нас, являющихся частью этого писания
- Согласен, мы не в состоянии их постичь, потому что мы-это то, что он пишет Мы или некоторые из нас, возможно, не написаны, мы просто существуем, а другие (я имею в виду главным образом Пятницу) написаны иными, темными авторами. И все же Божественное писание-это пример письма вне речи. Пятница не владеет речью, но у него есть пальцы, пальцы и будут его орудием. Даже если бы у него не было пальцев, если бы их отрубили работорговцы, он мог бы зажать кусочек угля пальцами ног или зубами, как нищие на Стрэнде. Водяной жук, немое насекомое, как говорят арабы, чертит Божье имя на водной глади. Никто не обделен настолько, что не может писать.
Читать дальше