Ольга Бешлей - Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории (сборник)

Больше всего на исповеди поражали старухи. Эти прихожанки исповедовались каждую неделю, и каждая занимала большое количество времени.

– Откуда у них столько грехов?

– Может, они всю неделю специально грешат, – отвечала Глаша. – Или просто накопили. Они же старые.

Меня смущало, что у набожных старух, которые столько молятся, знают все служения наизусть и так истово бьются в пол, грехов больше, чем у меня. Поэтому я иногда накидывала себе пару пунктов и в счет будущих прегрешений: «Сейчас ни с кем не ссорилась, но ведь поссорюсь когда-нибудь».

Самым любимым моментом воскресного дня в церкви у детей было причащение. Перед исповедью нельзя было есть, и все были ужасно голодными, а после евхаристии давали хлебный кругляш – просфору. Эти просфоры в большом количестве хранились за свечным ящиком при входе в церковь, и, бывало, мы с Глашей незаметно таскали их по одной – почему-то не считая это грехом.

Кончилось все внезапно.

В тот день мы играли у Глаши в куклы. Отца Александра и матушки Ирины дома не было. Мы расположились в детской, а Наташа со своими друзьями заняли гостиную. Проголодавшись, мы выбрались на кухню и заметили по дороге за бутербродами, что дверь гостиной плотно прикрыта и за ней раздаются странные звуки.

Переглянувшись, мы постучались и, не дождавшись ответа, открыли.

Наташа и несколько ее друзей, среди которых были и мальчики, и девочки, сидели на диване и, словно загипнотизированные, смотрели в телевизор, где голый человек с бутафорскими клыками и в коротком плаще с красной подкладкой елозил на голой женщине, лежавшей в гробу. К тому моменту я уже знала, что люди чем-то таким занимаются, но видела это только на картинках из журналов, которые раздавали во дворе.

– Что это? – воскликнула Глаша.

– Тихо вы, – прикрикнула на нас Наташа. – Смотрите или уходите.

Мы устроились на диване.

Женщина в гробу меж тем ожила и не выказала ни малейшего недовольства или хотя бы страха – напротив, она, казалось, обрадовалась голому толстому вурдалаку.

– Ей хорошо? – спросила я.

– Кажется, да.

– Фу.

Вскоре сюжет изменился. Нам показали монашку, которая истово молилась в своей келье. Но молилась она недолго – дверь распахнулась, и похотливый вурдалак сорвал с нее монашеское одеяние, под которым, впрочем, почему-то ничего не было.

– А они все время будут делать одно и то же?

– Наверное.

– А почему монашка не прогнала вампира крестом? У нее же висит распятие над кроватью. Нужно его схватить и вонзить вампиру в грудь.

– Может быть, она не хочет.

– Тогда она не праведница.

– Зачем мы это смотрим?

– Да тише вы! Это же порнография.

Сюжет развивался. Вскоре мы узнали, что в злополучном монастыре действовало сразу несколько вампиров, а настоятельница была одержима одной из послушниц и вытворяла с ней черт знает что.

Когда фильм закончился, никто не знал, что сказать, и я, как мне тогда показалось, озвучила общую мысль:

– А Бог нас теперь накажет?

Все, кроме Глаши, ужасно развеселились моему вопросу.

– Ты думаешь, у Бога дел других нет? – засмеялась Наташа.

Вообще-то я действительно думала, что после сотворения мира у Бога было только одно занятие – учет наших грехов, но тут уже решила промолчать.

– Главное, держите в секрете, – сказала Наташа. – Это тайна, поняли?

– А исповедь как же?

– Какая исповедь! Только попробуй отцу сказать! Ты хоть понимаешь, что будет? Мы эту кассету нашли у него под кроватью.

У меня по шее побежали мурашки. Поверить в услышанное было невозможно: отец Александр смотрит на голых монашек!

Мы с Глашей вернулись в детскую, но в куклы играть уже не хотелось.

– Что же нам делать? – спросила я почти шепотом.

– Молчать.

Казалось, Глаша тоже пребывает в каком-то оцепенении.

– Но это же значит утаить грех на исповеди!

– Ты и так там все время врешь.

– Но это другое…это же НАСТОЯЩИЙ грех!

Мы немного посидели в тишине.

– Я не хочу, чтобы моя душа погибла, – сказала я твердо. – Я признаюсь на исповеди.

Глаша вдруг подняла на меня такой же потусторонний, печальный взгляд, как у отца Александра.

– И ты предашь меня? Это ведь нас с Наташей будут пороть. Не тебя.

Я сглотнула.

– Но ведь есть тайна исповеди!

Глаша снова послала мне этот взгляд.

– Как же быть?

– Может… давай будем как те старушки? Грехов накопим.

Домой я ушла, пообещав Глаше, что сохраню наш грех в тайне. Той ночью я почти не спала. Мне все представлялся отец Александр с епитрахилью в руках. И как я говорю ему, что мы с Глашей, Наташей и другими детьми смотрели кассету, взятую в его комнате. Я представляла, как меняется его лицо, как отражается на нем удивление, а потом гнев. Или нет. Может, наоборот. Может быть, лицо это остается неподвижным. И он просто кивает, как кивает всякий раз, когда я говорю, что не слушала бабушку. Но даже если он ничего не скажет и не сделает… ведь он будет знать, что я знаю, что у него есть такая кассета и что он тоже ее смотрел. И как же я буду ему исповедоваться, если знаю теперь, что отец Александр не без греха?