Зэди Смит - О красоте

— Как я могу положить деньги на телефон, когда у меня вечно воруют «зелень» с прилавка? Скажи!

— Ладно, тогда оставь мне номер, по которому я смогу тебя найти.

— Я иду с другом. У него нет мобилы.

— Леви, кто он, что у него нет мобильного телефона? Кто вообще эти люди?

— Мам, только честно, — с поднятыми над головой руками в комнату, пятясь, вошла Зора в атласном платье цвета электрик. — Это платье — полный кошмар или сойдет?

Еще через четверть часа приступили к обсуждению, кто на чем поедет: машине, автобусе или такси. Говард тихо соскользнул с табурета и надел пальто. Домашние пришли в изумление.

— А ты-то куда собрался? — поинтересовался Леви.

— В колледж, — сказал Говард. — На торжественный ужин.

— Значит, ты идешь? — с недоумением протянула Зора, отвлекшись от натягивания обязательных для светского выхода длинных, до локтя, перчаток. — Не знала. Кажется, ты в этом году не собирался. У тебя где будет?

— В Эмерсоне, — сказал Говард после небольшой заминки. — Мы не встретимся, да? Ты ведь будешь в корпусе Флеминга.

— А почему ты собрался в Эмерсона? Ты никогда туда не ходил.

Говарду показалось, что домашних чересчур заинтересовал этот вопрос. Они обступили его и, надевая пальто, ждали ответа.

— Кое-кто из бывших студентов… — начал было Говард, но Зора его перебила:

— Так, я ответственная за свой столик, я пригласила Джейми Андерсона. Уже опаздываю, побежала.

Она хотела чмокнуть отца в щеку, но тот отпрянул.

— Ты пригласила Андерсона? Не меня?

— Пап, с тобой мы в прошлом году ходили.

— Но Андерсон! Зора, он же просто жулик. У него ветер в голове свищет. Да он вообще кретин, вот он кто!

Польщенная его ревностью, Зора улыбнулась.

— Ты к нему несправедлив.

— Он смешон! Ты сама говорила, что его курс лекций — смех, да и только. Обличительные памфлеты некоренного населения Америки или что-то в этом роде. Я просто не понимаю, почему ты…

— Пап, он хороший. Он… свежо мыслит. Я еще и Карла пригласила — Джейми интересуется устной этнической культурой.

— Ну-ну.

— Пап, мне пора.

Она ласково поцеловала его в щеку. Не обняла, как обычно, не взлохматила волосы.

— Стой! Захвати меня! — воскликнул Леви и кинулся следом.

Теперь вот и Кики собралась уйти, не попрощавшись. Но в дверях она неожиданно обернулась, подошла к нему и, погладив по вялому бицепсу, шепнула на ухо:

— Говард, Зора обожает тебя. Не глупи. Она хотела пойти с тобой, но ее однокурсники считают, что у нее… как бы это сказать… льготные условия.

Говард открыл рот, чтобы возразить, но Кики сказала, похлопав его по плечу:

— Знаю. Но им плевать на все доводы. Судя по всему, ее порой сильно допекают. А она расстраивается. Она в Лондоне об этом говорила.

— Но почему она ничего не сказала мне?

— По правде, дорогой, в Лондоне тебе было как будто совсем не до нас. К тому же, ты писал, а она любит, когда ты работаешь, и не хотела тебе докучать. Что бы ты ни думал, — Кики легонько сжала его руку, — а мы все хотим, чтобы тебе хорошо работалось. Ну, пока. Мне надо идти.

Она поцеловала его в щеку, как Зора. В этом поцелуе улавливалась ностальгия, отголосок прежних чувств.

Январский, первый в этом году, парадный вечер продемонстрировал выдающуюся силу воли веллингтонских студенток. К несчастью для юных особ, таковое проявление чистой воли приписывается обычно самой пассивной из добродетелей — женственности, а потому не влияет на оценки. Несправедливо. Отчего девушке, которая все рождественские праздники морила себя голодом, отказываясь от сластей, жаркого, ликеров, лишь бы только, невзирая на минусовую температуру и толстый слой снега за окном, появиться на январском вечере в декольтированном платье и босоножках, не положено никакой награды? Говард, в пальто до пят, перчатках, кожаных ботинках и толстом университетском шарфе, стоял у ворот Эмерсона и с благоговением смотрел на белые хлопья, ложащиеся на обнаженные плечи и руки, на укутанных мужчин под руку с нарядными полураздетыми партнершами; как бальные танцоры по полосе препятствий, передвигались они по слякоти и сугробам. Девушки сплошь казались принцессами, но какая сталь, должно быть, таилась внутри!

— Приветствую, Белси, — поздоровался знакомый старик-историк.

Говард кивнул в ответ и посторонился. Историка сопровождал юноша. Эти двое, подумалось Говарду, выглядят счастливее, чем периодически входящие в ворота пары «преподавательница-студент» или «преподаватель - студентка». Клубный ужин был давней, но несколько дискомфортной традицией. Трудно относиться по-прежнему к студентке, которую ты видел в вечернем туалете, — хотя, конечно, в Говардовом случае этот рубеж был уже не только преодолен, но и оставлен далеко позади. Послышался первый звонок, приглашающий занять места за столиками. Говард поглубже засунул руки в карманы и остался ждать. На таком морозе даже не покуришь. Подняв голову, он поглядел через Веллингтонскую площадь на сверкающие белые шпили колледжа и вечнозеленые деревья, все еще увитые электрическими гирляндами. От холода слезились глаза. Лампочки расплывались и мерцали, уличные фонари пускали фонтаны искр, светофоры превратились в явление природы: полыхали и переливались, словно северное сияние. Опаздывает на десять минут. Ветер взвихрил снег и взметнул его столбом. Квадрат двора за спиной смахивал на арктическую тундру. Прошло еще пять минут. Говард зашел в здание и встал недалеко от дверей — тут он точно ее не пропустит. Все уже расселись по местам, и в холле были только официанты, из-за белых рубашек казавшиеся еще чернее; они высоко держали подносы с веллингтонскими креветками, которые на вид всегда лучше, чем на вкус. Здесь эти ребята чувствовали себя вольготно: смеялись, насвистывали, болтали на бурном креольском [89] На креольском языке говорят жители Гаити. , жестикулировали. Ничто в них не напоминало тех молчаливых, расторопных служителей, каковыми они были в зале. С подносами наизготове стояли они рядком недалеко от Говарда, переминаясь с ноги на ногу, словно футболисты, рвущиеся из тоннеля на поле. Вдруг хлопнула боковая дверь, и все обернулись. В коридор вышли пятнадцать белых юношей в одинаковых черных костюмах и золотых жилетках. Быстро рассредоточились по ступеням главной лестницы. Самый толстый взял чистую, уверенную ноту, за ним по очереди вступали остальные, и, наконец, голоса слились в почти нестерпимо прекрасный хор. От него исходила столь сильная вибрация, что Говарду показалось, будто рядом на полную громкость врубили мощную акустическую систему. Открылась входная дверь.