Дон Делилло - Mao II

Тем не менее он пытался писать, писать о заложнике-другого способа сосредоточиться просто не знал. Впервые после отъезда из дома он затосковал по своей пишущей машинке. По этому ручному инструменту памяти и терпеливой мысли, по бумагомарательному устройству, в котором хранится его земной опыт. На машинописной странице он видел слова яснее, мог составлять фразы, моментально входящие в мир персонажей, не оскверненные его калечащей рукой. А тут изволь обходиться карандашом и блокнотом, просиживать за работой долгие утренние часы в гостиничном номере, медленно выковывал цепочки мыслей, позволяя словам вести его в тот подвал.

Найди точки, где ты с ним соприкасаешься.

Перечитай его стихи еще раз.

Узри в словах его лицо и руки.

Матрас-"пенка", на котором проходит его жизнь, — сплошное глубоко въевшееся пятно, натуралистичная вековая вонь. Воздух мертвый — уже не воздух, а взвесь каких-то крошек, чешуек штукатурки, что осыпаются со стен при ожесточенном обстреле. Он пробует воздух на вкус, чувствует, как воздух оседает на веки, лезет в уши. Его запястье забыли отвязать от водопроводной трубы, и он не может добраться до туалета, чтобы справить нужду. Боль в почках протягивается нитью сквозь время, пульсирует в унисон со временем, разоблачает уловки, с помощью которых время силится еще больше замедлить свой ход. Человеку, которого они присылают его кормить, запрещено разговаривать.

Кого они присылают? Как он одет?

Пленник различает в зеркале мира тусклое изображение самого себя и осознает, что причислен к святым низшей категории, к мученикам, чьи страдания — укор для совести окружающих.

Не усложняй, Билл.

Сдвинув рычажок, Джордж распахнул деревянные ставни. Комната наполнилась светом и шумом, а Билл налил себе еще. И осознал, что все симптомы как рукой сняло, едва он перестал обжираться таблетками.

— Я по-прежнему убежден, что вам стоит ее купить. Правка вносится мгновенно, — сказал Джордж. — Текст податливый, легкий. Он не сковывает, не давит. Если у вас какие-то сложности с книгой, над которой вы работаете, электроника поможет совершить прорыв.

— Этот ваш сюда приедет или как?

— Я делаю все, что в моих силах.

— Я ведь могу с ним хоть здесь поговорить, хоть там. Никакой разницы.

— Поверьте мне на слово. Разница есть.

— Сажаешь человека в комнату и запираешь дверь. В этом есть какая-то кристальная простота. А не уничтожить ли нам ум, созидающий слова и фразы?

— Я вынужден вам напомнить… слова священны, но они могут быть священны совершенно по - разному. Дивная стихотворная строка часто пребывает в неведении о том, что творится вокруг нее. Бедняки, молодежь — это чистые листы, на которых можно написать все что угодно. Так сказал Мао. А он писал неустанно. Он стал историей Китая, написанной на массах. И его слова обрели бессмертие. Они изучены, повторены, затвержены целой нацией.

— Заклинания. Хоровое пение лозунгов и формулировок.

— В Китае Мао Цзэдуна человек, читающий на ходу книгу, искал не забвения, не развлечения — он крепил свои узы со всеми остальными китайцами. Что за книга? Книга Мао. "Маленькая красная книжка". Цитатник. Она олицетворяла веру, которая была с людьми всегда, где бы они ни находились. Этой книгой размахивали, ее декламировали наизусть, постоянно совали всем под нос. Наверняка не выпускали из рук, даже занимаясь любовью.

— Тоже мне, секс. Зубрежка-долбежка.

— Разумеется. Мне даже удивительна ваша обывательская реакция. Да, безусловно, долбежка. Мы заучиваем труды, которые служат руководством в борьбе. Храня произведение в памяти, мы предохраняем его от гибели. Оно остается нетленным. Дети заучивают целыми кусками сказки, которые слышат от родителей. Вновь и вновь требуют одну и ту же. Не переиначивай ни слова — иначе ребенок разревется. Это и есть тот неизменный нарратив, повествование, без которого не выживет ни одна культура. В Китае этот нарратив был собственностью Мао. Люди затверживали его и декламировали, чтобы революция не сбилась со своего курса. Так опыт Мао сделался неподвластен влиянию внешних факторов. Он превратился в живую память сотен миллионов людей. Культ Мао был культом книги. Призывом к единению, кличем "Все в строй!", — и собирались толпы одинаково одетых, одинаково мыслящих. Разве вы не видите, как это прекрасно? Разве в повторении определенных слов и фраз не может быть красоты и силы? Чтобы почитать книгу, вы уединяетесь у себя в комнате. Эти люди вышли из комнат на улицу. Стали толпой, которая размахивает книгами. Мао сказал: "Наш бог — не кто иной, как народные массы Китая". Этого - го вы и страшитесь — что массы возьмут историю в свои руки.