Дон Делилло - Mao II

А еще она часто думала о своем муже Киме, прикомандированном к одной из миссий в Англии, о неведомом муже. Через полгода разлука закончится, но лишь в том случае, если каждый из них привлечет в Движение трех новых членов.

В Учителя она верила всем сердцем, по-прежнему считала свою жизнь поиском, была готова раскрыться навстречу великим истинам. Но тосковала по мелочам, по дням рождения родителей, по коврику у кровати, по ночному сну на простынях — не в спальном мешке. Заподозрила, что простые и жесткие лекала церковной веры ей не по росту. Под вечер ее одолевала мигрень. Боли начинались с вспышки, со сполохов электрохимической реакции, со света, возникающего ниоткуда, порожденного мозгом, — с запредельного мерцания человеческого "я".

Скотт отвез ее в мотель и чуть ли не всю ночь напролет слушал — а она говорила. Зайдя в туалет, оставляла дверь открытой. "О-го-го", — подумал он. Впрочем, до секса пока не доходило. Приступы словоохотливости длились у нее минут по десять. Спать она то ли не могла, то ли боялась. Он сто раз бегал за пепси в холл к автомату и всякий раз опасался, что, вернувшись, ее не увидит: окно открыто, занавески реют по ветру, — хотя шторы там были слишком плотные, чтобы реять, да и окна все равно не открывались.

Потом был кинобоевик, передвижения войск под покровом ночи. Только-только она начала сомневаться, задумываться, отвлекаться на посторонние мысли, однажды вечером вышла из фургона под забинтованное облаками небо, и тут со школьной ограды спрыгнули трое. И прямо к ней — два незнакомца и ее двоюродный брат Рик в майке-безрукавке, стриженный под "ноль" футболист, — он только на макушке жидкий чуб оставляет, красит его, представь себе, в зеленый попугайский цвет. Незнакомцы были в костюмах и действовали с отработанной слаженностью, которая явно приелась им самим. Разве сообразишь, как следует приветствовать людей, когда они спрыгивают с ограды в безымянном городе и даже у твоего двоюродного брата, у этого безмозглого здоровяка, вид непроницаемо-зловещий.

Они втолкнули ее в какую-то машину и отвезли в какой-то мотель, где в кресле с огнеупорной обивкой сидел ее отец, почему-то разутый. Он говорил долго и с чувством, распространялся в стиле бульварной прессы насчет родительской любви, матери и домашнего очага, а она схитрила — выслушала его умилительно-занудные речи, и папа прослезился, и поцеловал ее, и обулся, и ушел вместе с Риком, который, когда им было по десять лет, как-то залез к ней в трусики, — воспоминание об этом вечно висит между ними в воздухе, точно мускусный запах, приставший к пальцу Рика, к пальцу, который Рик тогда долго обнюхивал; а Скотт сидел, тоже в мотеле, но в другом, изумляясь, что мотив белья проходит через всю жизнь этой молодой женщины.

Брита слушала, закрыв глаза, прижавшись к подголовнику затылком; когда голос Скотта становился громче, она догадывалась, что он повернулся к ней.

Два незнакомца, два психолога депрограммировали ее восемь дней кряду, по восемнадцать часов в сутки. Зачитывали чужие истории болезни. Твердили ключевые фразы. Проигрывали магнитофонные записи и показывали на стене кино. Все это время окна оставались зашторенными, а дверь — на запоре. Ни наручных часов, ни будильника. Когда она засыпала или пыталась заснуть, мужчины уходили, сдавали дежурство женщине из местной методистской церкви: та приходила с плеером, садилась в кресло и слушала через наушники пение горбатых китов.

В эти минуты тишины, минуты полудремы ее порой охватывала нежнейшая любовь к родителям. А еще — волнующее чувство, что с ней произошло нечто драматичное, из ряда вон выходящее: она пала жертвой секты.

Тебя загипнотизировали.

Тебя запрограммировали.

Ты смотришь точно кролик на удава.

Но бывало и по-другому: ненависть ко всем, причастным к ее похищению, догадка: это же садистская пародия на педагогику — сидишь под замком, как наказанный ребенок, и тебе читают банальную мораль. Занятно, что сами психологи именно так описывали то, что с ней якобы проделывали в Церкви.

Позвонила мать, и они мило побеседовали о практических вопросах: хорошо ли ты питаешься, мы пришлем одежду.

Мигрени участились, к ним прибавились кошмары. Стало появляться ощущение, что в этом мире она лишь проездом. Она никак не могла уразуметь, кто она и что делает в этом теле. Ее имя распалось на отдельные звуки, казалось совершенно чуждым. Она рвалась назад, к наставникам и сестрам. Все, что не Церковь, сотворено Сатаной. Чему учит Церковь? Вернитесь в детство. Если у вас есть теория, отбросьте ее. Если у вас есть знания, пожертвуйте ими ради открытой младенческой души.