Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

— Остановите!

— Здесь нет остановки.

— Открой сейчас же дверь, а не то я тебе башку проломлю! — прошипел я в ярости, и, увидев мое лицо и щель заплывшего глаза, он безропотно дал мне спрыгнуть с трамвая и припустить со всех ног по улице, где я юркнул за первый же угол и затерялся в толпе. В кинотеатре «Маквикерс» шла картина с Гретой Гарбо. Я вклинился в быстро двигавшуюся очередь, протиснулся за оградительные шнуры и очутился в вестибюле, убранство которого живо напоминало квартиру, обставленную графом Калиостро и Серафиной, чтобы ввести в заблуждение суд и королевский двор. Теперь я на некоторое время был в безопасности, поскольку попытка поймать меня здесь могла бы окончиться для моего преследователя тем же, чем завершилось пленение Моисея для его стражника. Я спустился в уборную, где и оставил свой завтрак. Смыв пятна крови, я высушился под электрической сушилкой, затем поднялся по ступеням и устроился в задних рядах, откуда мог следить за входившими в зал. Здесь я просидел, отдыхая, до конца сеанса и начала следующего, после чего покинул кинотеатр и вышел в гул, пыль и дневную сутолоку улицы.

Поймав такси, я направился туда, куда только и стремился на протяжении всех этих дней, — к Tee.

Я спешил исполнить пророчество, сделанное Теей еще в Сент-Джо. И хотя нанесенные мне побои, а затем и преследование потрясли меня, дело было не в них: просто важность занятия, которому я себя посвятил, перестала мне казаться безусловной, исчезла убежденность, будто мои усилия способны принести кому-то ощутимую пользу. В противном случае я бы принял участие в забастовке сталелитейщиков и, выйдя на площадь перед «Репаблик стил», тоже, возможно, стал бы жертвой кровопролития в День памяти, как это произошло с Граммиком, получившим дубинкой по голове. Я же был в это время с Теей, не в силах находиться где-то еще, коль скоро все у нас с ней так закрутилось. Нет, причина не в Tee. Просто не была моим призванием ни профсоюзная работа, ни политика, не ощущал я ни малейшего желания встать во главе масс, жаждущих сбросить с себя оковы нищеты и бороться за лучшее будущее. Да и как бы я это сделал, не видя себя в числе избранных, способных уловить теплящийся огонек общественного недовольства и, концентрируя его в себе, подобно лупе, вбирающей солнечные лучи, превращать в ослепительный и жаркий костер? Нет, не для этого я был рожден.

Выскочив из такси, я вбежал в вестибюль многоквартирного дома и трижды нажал кнопку звонка, мельком оглядевшись по сторонам. Вестибюль был нарядным, густо меблированным и совершенно пустынным, и я растерялся, пытаясь понять, какая из элегантных дверей ведет к лифту, когда в одной из них зажегся квадратик света: это Тея спустилась за мной в вестибюль. В кабине оказалась бархатная кушетка, и, усевшись, мы обнялись и стали целоваться. Не замечая заскорузлых кровавых пятен на моей рубашке, Тея гладила мне грудь и плечи. Я распахнул халат на ее груди. Голова моя шла кругом, сознание мутилось, я плохо различал предметы. Если бы здесь находился посторонний, мы бы его не заметили. Не помню, кто ждал возле лифта — возможно, горничная, — но и в коридоре, и уже в квартире, на ковре, мы не размыкали объятий.

С Теей все было не так, как с другими женщинами, которые раскрываются постепенно, дозволяя вам насладиться сначала одним, потом другим, более ценным, и лишь в самом конце — драгоценнейшим из сокровищ. Тея не спешила, но и не медлила. Словно черпая из глубин своей одержимости, она отдавалась вся целиком — губами, руками, прядями волос, вздымавшейся грудью и обвивающими меня ногами, отдавалась естественно и просто, так что мы оба, претерпевая некую трансформацию, преображались в кого-то неведомого, незнаемого доселе. И оба чувствовали прилив любви, не менее мощной, чем та, которую испытываешь, преклоняя колени и сводя пальцы в молитве, но совсем иной по духу. И совершенно не важно, что пальцы мои в тот момент не были благоговейно сжаты, а гладили грудь Теи, а ее покоились на моем затылке.

Потом солнце, переместившись, обожгло нас, лежавших на ковре возле двери. Оно было таким же дымчато-белым, каким казалось в бельевой отеля, а лучи его — столь же беспощадными, как и те, что лились на тротуар в Лупе, когда я бежал по нему, спрыгнув с трамвая. Мне захотелось задернуть шторы — так слепило глаза. Я встал, и только тут она заметила, что у меня с лицом.

— Кто это тебя так отделал?

Я объяснил ей все, но в ответ услышал только: