Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

Мама жила в доме из серого камня, крыльцо дома расширялось к парадной двери, и на нем стояли две скамьи. Внутри тоже были скамьи. Вестибюль оформили как зал для митингов или открытых форумов — большая часть помещения свободна; грязные окна не позволяли заглянуть с улицы внутрь, рамы были расшатаны — возможно, руками тех, кто пытался проверить, стена это или стекло. Все, что могло быть опасно для слепых, унесли, в том числе кусок штукатурки, оставшийся на месте каминной плиты, и пробковую доску у дверного порога. Но слепые по помещению не бродили, а обычно сидели, почти не общаясь друг с другом, и вскоре становилось ясно, что безделье плохо на них сказывается. Я кое - что понял об этом в те дни, когда Эйнхорн впадал в хандру. Тоска была в душе — не в мозгу, и раздражение от незнания, что тебе может помочь, хотя ты согласен на все условия.

Директор и его жена гордились тем, что хорошо кормят пациентов; меню очередного приема пищи заранее становилось известным по запаху, доносящемуся из кухни.

Я считал Божьим благословением неприхотливость и простоту Мамы. Если здесь найдутся люди, склонные к интригам и ссорам, — а как их может не быть? — то в таком замкнутом мирке могут произойти ужасные события. Но Мама много лет усмиряла воинственность или уклонялась от нее, и теперь, возможно, визиты Саймона приносили ей больше волнений, чем общение с соседями. Ведь он приходил проверить, как с ней обращаются, и выяснял это с обычной суровостью. Он был строг с директором, который надеялся с его помощью оптом закупить матрасы у Артура Магнуса. Саймон обещал оказать ему эту услугу. Но через минуту вернулся с угрозами, всем недовольный. Он требовал для Мамы отдельную комнату и добился этого, однако новое жилище оказалось рядом с кухней, откуда доносились запахи и шум, так что благодарить было не за что. Однажды летом мы застали ее сидящей на кровати и прикрепляющей булавками значки в поддержку кампании Рузвельта; она получала десять центов за сотню значков и заработала несколько долларов за неделю благодаря добросердечию участкового партийного босса. Увидев, как она неумелыми руками, знавшими только грубую домашнюю работу, возится с медными булавками, разложив значки на коленях, Саймон пришел в ярость, от которой Маму стала бить дрожь. Зная о моем присутствии, она повернула голову, чтобы найти меня и попросить вмешаться; Мама была очень испугана: оказывается, она делала что-то плохое.

— Ради Бога, перестань орать! — взмолился я.

Но его нельзя было остановить.

— О чем они думают! Только взгляни, что ее заставляют делать! Где этот сукин сын?

К нам вышла жена директора в домашнем платье. Она старалась держаться уважительно, но без подобострастия; лицо ее побелело, однако сохраняло боевое выражение, несмотря на внутреннюю дрожь; отвечала она четко и высокомерно.

— Это ваша затея? — заорал Саймон.

— Никто не заставляет миссис Марч делать то, чего она не хочет. Она сама попросила. Ей полезно чем-то заниматься.

— Попросила? Знаю, как их просят — они просто боятся отказать. Хочу, чтобы вы знали: моя мать не будет работать за десять, двадцать, тридцать центов или за доллар в час. Все, что ей нужно, она получит у меня.

— Не кричите. Здесь находятся очень чувствительные и легковозбудимые люди.

Я видел, как в коридоре останавливались и сбивались в кучку слепые, а рубившая в кухне мясо крупная, с неряшливо убранными волосами кухарка повернулась в нашу сторону, не выпуская из рук нож.

— Саймон, действительно я сама попросила, — сказала Мама, но не смогла произнести эти слова убедительно — ей всегда не хватало твердости.

— Успокойся, — произнес я и, кажется, добился некоторого эффекта.

Похоже, ему не удавалось выразить первый порыв сердца, не затронув при этом болезненно напоминавшее о себе самоуважение. Бросая незаслуженные проклятия, словно Валаам [172] Валаам — месопотамский волхв-прорицатель. За богатые дары собрался помочь царю моавитян и проклясть израильтян, но сам Бог помешал ему произнести проклятия. , он, в отличие от последнего, не имел той внешней поддержки, которая помогла бы ему изменить свою позицию на прямо противоположную, и еще больше запутывался в своем своеволии. Он не мог заступаться за Маму, не требуя, чтобы на него смотрели с уважением.

Затем Саймон подошел к шкафу посмотреть, на месте ли вещи, переданные Маме Шарлоттой, — туфли, сумка, платья, и обнаружил отсутствие легкого пиджака — тот был велик Маме и сидел на ней плохо.