Илья Суслов: Прошлогодний снег

Вот вы все кричите: дайте свободу, верните возможность критики, освободите рынок производства от пут! Смешно все это слышать взрослому человеку. Ну подумайте сами: как может режим, построенный на абсолютной, бесконтрольной, кровавой власти, отдать вам то, что он забрал ценой таких невообразимых усилий? Да никогда! Знаю, знаю, что вы скажете: тогда надо бороться с таким режимом. Но посмотрите на два шага дальше. Никогда диктаторы не отдавали свою власть без борьбы. А сейчас и подавно! Но хотя бы на минуту представим, что, не дай Бог, начнется революция. Ведь это Россия! Революция в России — это всегда изуверская гражданская война. Забыл, чем она была в те далекие двадцатые? Сначала будет террор, уничтожающий интеллигентов, жалкие их остатки, и, конечно, евреев. Потом, как учит историческая наука, люди, стоявшие в тени, уничтожат тех, кто совершил эту революцию, и, конечно, евреев. А потом, как водится, будут разруха и голод. Потому что эта будущая революция будет направлена на ломку ненавистного всем старого аппарата. А кто умеет делать новый? Кто умеет работать? И тут надо сказать о втором огромном достижении режима: он уничтожил человеческую инициативу и умение работать в «досоциалистическом» обществе. Ну хорошо, вы прогоните тиранов и диктаторов и захотите открыть свою булочную. Любой нормальный человек на Западе и Востоке скажет мне сейчас: ну и открою! А русский, советский человек не может так сказать. Как это «открою»? А кто мне даст муку, а кто будет платить продавцам, а кто мне даст деньги? А кто мне даст?.. Даст! Ведь у него, русского человека, атрофировано понятие «я сам», у него безусловный рефлекс на слово «дадут». А дать будет некому! Да, я понимаю, помогут! Дадут! Видите, опять «дадут». А что дадут? Деньги. А опыт, а навык, а умение, а желание, а гарантии, что не повторится?.. А людей, способных создавать, тоже «дадут»? А вдруг не дадут? Почему? Ну, представьте такую точку зрения того, кто будет «давать». Россия — огромная многомиллионная страна с неисчерпаемыми ресурсами. Если ее подкормить, одеть, дать ей представление о свободной экономике и прочая, и прочая, — станет она великой и богатой державой? Станет! А не превратится ли она в мощного и непобедимого конкурента на мировом рынке? Превратится! А кому это выгодно? Так «даст» или «не даст»? Правильно, либо «даст», либо «не даст». А если «не даст»? И тогда на долю нашего поколения выпадет такое, что не снилось несчастным современникам «военного коммунизма» Ленина и «коллективизации» Сталина.

А давайте пореальнее, поближе к нашему быстротекущему времени. Давайте взглянем в сторону Китая. Не шевелятся ли у вас волосы на голове, когда вы внутренним взором видите будущие бои с этим восточным нашим «другом»? Не испытываете ли вы священного ужаса при одной мысли, что за безымянную высоту № 6 в бой рвутся войска противников, — оба под красным знаменем, оба с красными звездами на касках, и оба кричат на разных языках одинаковое заклинание смертников, типа, скажем: «Да здравствует товарищ Ленин!»? Видите ли вы себя в рядах наступающих, или, лучше сказать, отступающих? Я не вижу. Я не хочу умирать там, на Амуре, под этим заклинанием. Я не хочу быть ответственным за преступления безумных вождей. Надо уходить!

Да спустимся еще ниже, на грешную нашу землю. Вот я работаю. У меня очень хорошая должность и вполне удовлетворительный оклад. Я хороший специалист. Правда, как говорят в народе, незаменимых у нас нет, но меня пока не заменяют. Но я ошибся, понимаете, ошибся вузом. Меня не приняли в свое время в тот вуз, куда у меня было призвание (ну, конечно, похоже на вашего героя, — а у кого не похоже?), и вот всю жизнь я работаю не на своем месте. И никакой возможности сменить мою жизнь и профессию на другую у меня нет. Ну никакой! И всю жизнь до старости и смерти я буду делать это, не свое, дело. А я больше не хочу! Не могу больше. Я хочу жить иначе. Ведь человек с возрастом меняется, а? И привычки меняются, и мысли, и правила жизни, и мировоззрение. В разные годы человек разный. И я разный. Какой-то японец сказал, что человек на протяжении жизни должен несколько раз менять свои имена, потому что то, что он говорит в двадцать лет, совсем не то, что он думает в сорок, и, уж конечно, не то, что он полагает в шестьдесят. Но ведь мы так не можем! Мы «приписаны» к своей квартире, к своему городу, к своей национальности, к своей работе, к своим мыслям и поступкам с момента рождения. Мы заданы, мы сконструированы, как машинки, задолго до своего рождения. Мы «должны»! У нас есть вечный, неоплатный «долг»! Государство говорит нам всю жизнь всего два слова: «надо» и «нельзя».