Летиция Коломбани - Сплетение

Она спрятала деньги под сари и поскорее вернулась домой. Лихорадочно собрала кое-что из вещей – самое необходимое, лишнего она брать не будет. Они с Лалитой обе такие хрупкие, им нельзя слишком нагружаться. Кое-что из одежды да из продуктов: рис и несколько лепешек в дорогу. Она приготовила их наспех, пока Нагараджан был в поле. Смита знает, что он их не отпустит. Они больше не разговаривали на эту тему, но она знает, что он думает по этому поводу. Поэтому у нее нет иного выхода, кроме как дождаться ночи и привести план в исполнение, молясь, чтобы жена брахмана тем временем ничего не заметила. Как только она обнаружит исчезновение денег, жизнь Смиты окажется под угрозой.

Она преклоняет колени перед маленьким алтарем, посвященным Вишну, и молится, прося его заступничества. Она просит, чтобы тот не оставил их с дочерью в их долгом путешествии, пока они будут идти пешком, ехать на автобусе, на поезде все две тысячи километров до Ченнаи. Это будет тяжелое, опасное путешествие, и в успехе его Смита не уверена. Она чувствует, как ее обдает невидимой горячей волной: она больше не одинока, словно вдруг миллионы неприкасаемых встали на колени здесь, перед маленьким алтарем, и молятся вместе с ней. И тогда она дает Вишну обет: если им удастся бежать, если жена брахмана ничего не заметит, если джаты их не поймают, если они доберутся до Варанаси, если сядут в поезд, если доедут живыми до Юга, то они пойдут поклониться ему в храм Тирупати. Смита слышала об этом сказочном месте, о храме, стоящем на горе Тирумала, в двух сотнях километров от Ченнаи, куда ежегодно стекается множество паломников. Говорят, их там миллионы, и все несут приношения Шри Винкатешваре, Господину Горы, самому почитаемому воплощению Вишну. Ее бог, бог-заступник, не покинет ее, она знает это. Она берет в руки изображение четырехрукого бога, перед которым молится, – цветную картинку с потрепанными, загнутыми уголками, и прячет ее на груди под сари. Теперь он с ней, и ей ничего не страшно. Ее вдруг как будто накрыла и окутала невидимая мантия, оберегая от любой опасности. Под такой защитой Смита будет непобедима.

Деревня в этот час погружена во мрак. Дыхание Нагараджана стало ровным, он только легонько посапывает носом. Это не храп, скорее слабое урчание, похожее на мурлыканье тигренка, свернувшегося под боком мамы-тигрицы. У Смиты сжимается сердце. Она любила этого мужчину, привыкла к тому, что он всегда рядом. Она злится на него за малодушие, за этот горький фатализм, который он привнес в их жизнь. Ей так хотелось бы уехать вместе с ним. Она разлюбила его в тот самый миг, когда он отказался от борьбы. Любовь, как птица, думает она, взмахнет крылом и улетит, как прилетела когда-то.

Она отбрасывает одеяло и вдруг чувствует головокружение. А может, эта поездка – чистое безумие? Если бы не ее бунтарский, непокорный характер, если бы не эта бабочка, что бьется у нее в животе, она могла бы отказаться от всего, смириться со своей судьбой, как Нагараджан и их братья – неприкасаемые. Лечь обратно в постель и дожидаться рассвета в тупом оцепенении, без сна, без сновидений, как дожидаются смерти.

Но обратной дороги нет. Она взяла деньги под глиняной миской у брахмана, и назад уже ничего не воротишь. Так что придется пускаться в путь, бежать без оглядки, далеко-далеко, может, в никуда. Ее пугает не смерть, даже не боль, не страдания – она вообще за себя не боится, разве что чуть-чуть. А вот за Лалиту… Тут она боится всего.

У меня сильная доченька, повторяет она, чтобы приободриться. Она знает это с самого ее рождения. Когда после родов деревенский акушер осматривал девочку, та его укусила. Его это развеселило: беззубый ротик оставил у него на руке едва заметный след. С характером будет девочка, сказал он. И вот эта шестилетняя неприкасаемая, маленькая, чуть выше табуретки, сказала «нет» брахману. Стоя посреди класса, посмотрела ему прямо в глаза и сказала «нет». Чтобы родиться храбрецом, не обязательно быть высокого рода. Эта мысль придает Смите силы. Нет, она не бросит Лалиту в грязи, не отдаст ее этой проклятой дхарме.

Она подходит к спящей дочери. Что за чудо – детский сон, думает она. Лалита спит так безмятежно, что ее жалко будить. Личико у нее спокойное и такое красивое – прелесть! Во сне она кажется младше, чем на самом деле, совсем малышка, почти младенец. Ах, как хотелось бы Смите, чтобы всего этого не было, чтобы ей не надо было этого делать – будить дочку посреди ночи, чтобы бежать из дома. Девочке ничего не известно о планах матери; ей и невдомек, что сегодня вечером она видела своего отца в последний раз. Смита завидует ей, ее невинности. Сама она уже давно позабыла, что такое сладко спать. Ночь для нее – это бездонная пропасть, а ее сны так же черны, как грязь, которую она убирает. Может быть, там все будет иначе?