Юлия Андреева - Мертвым не понять

– Ну, долго вы еще или нет?.. – вальяжно-капризный голосок Зерцалова создал эффект грома среди ясного неба.

– Я же сказала!.. Я же просила тебя!.. – Желание прибить лихо сочеталось во мне с порывом обнять его.

– Нам назначили встречу, а мы опоздали. Нужно теперь искать человека, – лаконично пояснила Линда.

– Ну и я с вами.

– Нельзя! – Я посмотрела на Линду, ища поддержки.

– Ладно, посидите оба в кафе внизу, а я попробую разыскать нашего информатора своими методами, – обреченно согласилась она. Мне было совестно за то, что все приходится делать ей. Но не нанималась же я, в конце-то концов, рыскать по театрам, в поисках до смерти запуганных мужчин. Да тут еще и Пава как из– под земли…

– А что? Что такое? Это как-то связано с Белкиной? – трещал Зерцалов, пока я тащила его вниз по лестнице. Так что когда мы доползли наконец-то до кафе, Павел знал уже практически все. Как ни странно, перспектива встретиться не только с Ритиным дружком, но, может быть, даже с теми, кто убил саму Белкину, – а я понятия не имела, связано ли это убийство с преследовавшими ее бандитами или носит личный характер, – не вызвала у нежного принца ровно никакой реакции.

– Бандиты, подумаешь – что я, по-твоему, бандитов не видел? – Он посмотрел на меня, лукаво приподнимая одну бровь и щуря глаза. Картинка из серии – клейма некуда ставить.

– Ты не знаешь, что они сделали с Белкиной. – «Да… уж лучше бы Линда не нашла этого парня. Мы бы спокойно вернулись домой и через пару дней забыли обо всем на свете. Точнее, забыл бы Пава. А я… одной легче – твоя жизнь – это только твоя жизнь, душа ни за кого не болит. Забавно, что когда я шла укокошивать Риту – подарила Паве квартиру и машину, потом, выпроваживая его из «Балтийского дома» перед действительным убийством – надела на его палец перстень с бриллиантом (можно считать, последнее, что у меня осталось). И что же теперь? Передо мною сидит все тот же Зерцалов и с видом прибандиченной шалавы продолжает клянчить хлеба и зрелищ…»

– Бандиты… бандиты… – мечтательно протянул он. – Неужели женщина вроде тебя сохранила еще способность бояться?

В ответ я заскрипела зубами. А он, делая вид, что его этот жест вообще не касается, продолжал играть у меня на нервах, раскачиваясь на плетеном стуле и мурлыкая что-то себе поднос.

Маленькое и довольно уютное кафе было темным и заросшим искусственными цветами, с которых – это было заметно несмотря на скудность освещения – давно уже не стирали пыль. Три белых столика со стульями, бар, незажженные театральные фонари бебки. Вот и вся обстановка.

– Мне было тогда тринадцать лет, – поддаваясь неизвестно откуда взявшемуся ностальгическому настроению, протянул он. – Большой компанией – человек пятнадцать ~ мы поехали с ночевкой на залив. Помню, в тот день я, должно быть, хотел произвести впечатление и, с непривычки нажравшись, уснул в стороне ото всех. А когда проснулся, вокруг меня никого не оказалось. Они ушли, и я плакал от обиды и бессильной злобы. Сейчас я понимаю, что ребята были не трезвее меня и в общем веселье просто не заметили моего отсутствия. Но тогда! Тогда я чувствовал себя отверженным. Я бродил по пляжу, слушая море, не имея возможности ни пойти к кому-нибудь, ни попросту развести костер. Оставалось только как-то дождаться утра и первой электрички.

Наверное, если бы эта прогулка была заранее спланирована, она показалась бы мне романтичной – море, песок, и ни одной живой души, только ветер, небо и звезды… Но в ту ночь все было очень плохо, с непривычки кружилась и болела голова, раза два меня вырвало, и когда я встал на прибрежный камень, чтобы вымыть рот, мир качнулся и я полетел в воду.

Идиотизм – теперь мне предстояло провести весь остаток ночи в мокрой одежде. Кажется, я заплакал. Захотелось попросту лечь здесь, свернувшись клубочком, и умереть. Пусть волосами моими играет ветер, а морские чудовища целуют мои безжизненные ноги. Назавтра неверные друзья вернутся на пляж искать меня, но найдут лишь хладный труп. Пусть тогда рыдают, разрывая на себе фирменные футболки и протертые джинсы. Их стоны не воскресят бедное, измученное сердце…

Я смахнула несуществующую слезу, а Зерцалов продолжал таинственным голосом:

– …Холод прошибал меня насквозь, мокрая рубашка противно липла к телу. Свернувшись в комочек, я сидел минуту или час, помню только, что мои слезы были куда горячее, чем лицо и руки, на которые я беспрерывно дышал, пытаясь согреться.