Юлия Андреева - Мертвым не понять

О Линде, как о человеке, не желающем считаться с мнением окружающих, ползли самые нелицеприятные слухи – лично я старалась держаться от нее подальше. А то – черт их, экстрасенсов, знает – чуть что не по них – враз нашлют порчу. А порча не парча, ее так просто не снимешь. Да и кому приятно, когда тебя читают, как книгу.

Чуть вытянутое прибалтийское лицо со светло-серыми прозрачными глазами казалось древним и прекрасным, длинные почти белые волосы были абсолютно прямыми, и медиум никогда не укладывала их в прическу, даже косу не заплетала. Стиль ее одежды оставался неизменно хиповатым – что злило меня как человека, ввиду множества причин не способного расслабиться.

Да. Я не любила Линду – но именно к ней была вынуждена отправить своего несчастного друга, абсолютно не подозревая, что скоро и сама изведаю мощь ее обволакивающей силы.

Маргарита по-прежнему не имела понятия о моем участии в этом деле и просила у Шоршоны все новые и новые образцы моего стиля и его почерка. В конце концов я написала ее мужу, что застрелю его на восьмое марта, потому что мне… (имеется в виду отверженному) не доставляет удовольствия лицезреть их счастье. В общем, полный бред, но звучит убедительно. А то… кому же это приятно?!

Меж тем Пава начал приходить уже не просто с синяками, а с настоящими кровоподтеками и длинными, багровыми следами от хлыста на спине. Наконец он сознался, что нарвался на настоящего садиста и теперь не знает, куда от него деваться. Я поселила принца у себя, и вскоре он уже знал о истории со школьной подружкой Владислава чуть ли не больше меня. Работа над пьесой совсем заглохла, в то время как писем я написала массу. Время от времени Шоршона подсовывал мне собственные воспоминания о школе, в которой они учились и где по легенде Рита познакомилась с преследователем. Я никогда не любила легко узнаваемые подробности и писала от себя, но, как это выяснилось позже, переписывая, Славка неизменно добавлял их. Глупо! Ах, как глупо!

Одновременно, чтобы окончательно не деградировать, я начала сочинять рассказ о женщине, обратившейся к любящему ее мужчине из-за того, что ее избивает любовник – совершенно мерзкий псих, от которого она, ко всему прочему, еще и не может никуда скрыться. В итоге верный рыцарь убивает надоевшего ей дружка, на самом деле оказавшегося ни при чем, и садится за решетку.

Пава убедил меня не показывать пока текст Шоршоне, потому что он никогда не пропустит его, а сделать из него совместное произведение о любви и коварстве.

Так мы и развлекались, поджидая нашего психа– рыцаря.

Вечером отправились на концерт цыганской песни, где в антракте недурно конкурировали с самими актерами по обращенному на нас вниманию зрителей.

В этот раз я позволила себе расслабиться; надо сказать, что мне ужасно понравился тонкий как стебелек молодой гитарист с длинными, легкими волосами, похожий на одного моего знакомого художника, застреленного накурившимися молокососами, когда он возвращался с выставки. Все первое отделение я смотрела только на него. Почти только, точнее сказать, потому что внимание мое плавало от трепетного юноши до седобородого красавца с манерами дикого барса и со свернутым в виде шарфа женским платком на шее, который пожирал меня глазами и пел, обволакивая и тут же стегая своим голосом. Отчего мое внимание летало как пинг-понговый мяч, и в антракте я совсем было уже потеряла голову от нахлынувших на меня противоречии, когда дикий красавец подошел ко мне со спины и дотронулся до моего плеча. Играла музыка, и я танцевала с ним, ощущая, как мне передается его трепет и тепло.

Мы занимались любовью где-то в гримерной, и повсюду валялись накиданные шали и пачки из завтрашнего спектакля. Стены были затянуты грубой холстиной, и мысли появлялись и исчезали… А со сцены звучали песни и топот. Уже уходя, я урывком увидела симпатичного гитариста и заметила, что его замшевые сапоги были мокры от снега, и это меня почему-то опечалило.

Пава отвез меня домой, в машине мы выпили бутылку шампанского и я хотела любить всех. Да, всех! Тем более, что по всем приметам у Зерцалова тоже что-то налаживалось. Последние дня три кто-то звонит и вешает трубку, едва я подойду. А Пава вздрагивает, краснеет и тут же напускает на себя безразличие. Поэтому в присутствии Зерцалова я стараюсь не обращать внимания на телефон, предоставив его в полное распоряжение влюбленного создания.

Выходя из «мерса», я заметила, как Павел наклонился над рулем и, ласково поглаживая бардачок, сиденье, на котором я только что сидела, зеркальце, спидометр, быстро и нервно, точно опасаясь, что я все вижу, попрощался с машиной, как с живым человеком, мало того, наверное, так можно прощаться только с дорогим и любимым существом. Чуть было не сказала – с женщиной…