Сергей Солоух - Игра в ящик

– Научите меня складывать кости, – неожиданно для самого себя попросил Сукин.

– Ты до сих пор еще не знаешь, как играть в домино? Ах, ты, мой миленький, смешной малыш, это же проще пузелей... – так ласково и нежно рассмеялась тетя, что Сукин не обиделся, а лишь облизнул сухие от долгого сна губы.

– Давай лучше я это сделаю, – сказала тетя и встала перед кроватью на колени. И снова запах лесных ландышей вызвал из невидимых укрытий за скулами и ушами Сукина орду проворных мурашей, волною пробежавших от ключицы между парой мальчишеских сосков, по голой пустыне плоского живота с безводным колодцем пупка к той узкой и темной долине, где, словно в оранжерее постельного влажного хлопка, они, карабкаясь друг на друга, обнимаясь и склеиваясь, взметнулись алым горячим ростком стебелька-башни. Так испугавшие Сукина несколько недель тому назад, эти игры чужой флоры и фауны на его теле сегодня, в многослойном световом муссе летнего теплого дня, в котором не было тени, черного или серого, лишь бесконечность осязаемых и обонянемых оттенков прозрачности, наполнили его сердце таким щемящим и сладким ожиданием собственного исчезновения, превращения в свет и покой, что Сукин, не шевелясь, почти не дыша, лишь тихонечко застонал. Но свет не взял его к себе навсегда, первый лампион погасило острое ощущение не удобства от впившейся в спину складки простыни, затем щелкнула еще одна ампула, и возникло противное, давным-давно забытое чувство сырости между ног, Сукин не стал дожидаться продолжения и быстро открыл глаза. Тети в комнате уже не было, зато появился низкий туалетный столик с тазиком для мытья и кувшином, и над ним еще играли, исчезая и улетучиваясь, легкие световые змейки – самые кончики пальцев уходящей к кому-то другому прозрачности.

После завтрака, на извозчике, но с какой-то неожиданной и приятно-неуместной торжественностью, тетя повезла Сукина в Петровский пассаж и там, полдня переходя от одной увешанной товарами лавки к другой, купила ему коробку конфет, глобус, чучело белки, зеленый паровоз, педометр, кожаный ремешок, матросский костюмчик с белой тесемкой на груди и свисток к нему, английскую курточку с хлястиком, купальный костюм, соломенную шляпу с синей лентой, серию из двенадцати карманных книжек Колодина о подвигах сыщика Пинкертона, очки, стеклянный шарик и уже напоследок в узком, словно гимназический пенал, закутке, но с широкой, крашенной под красное дерево дверью, на которой был изображен господин в медалях, поднимавший за уши кролика, нашлась еще и колода карт, где фигурные были наполовину короли и валеты, а наполовину овцы в мундирах.

– Какая прелесть. Я научу тебя показывать фокусы, – сказал Сукину тетя.

– Вы обещали научить меня складывать кости, – напомнил ей Сукин, поборов свою обычную васильковую робость только тогда, когда извозчик уже свернул с бульвара на Малую Бронную и до дома в Малом Козихинском оставалось буквально два шага.

– Но это же так просто, мой зайчик, – вновь рассмеялась тетя, положив свою легкую и прохладную кисть на совсем маленькую, но горячую, будто творожный припек, ладошку Сукина. – Нужно просто подкладывать по счету, пустышку к пустышке, единичку к единичке, и так далее, покуда все не сбросишь с руки. Очень просто...

Солнечная пядь, вымахнув из-за домов на перекрестке Бронной и Спиридоньевского, на одно мгновение накрыла пролетку, но Сукину показалось, что это внутри, у него в голове все осветилось внезапно и встало на свои места, снова вернув ему утраченный было дар превращать серую точку невнятицы в красные, синие, желтые и зеленые нити смысла.

– Ах, ну конечно же, – невольно пробормотал Сукин, и поцеловал тетину руку, неуклюже согнувшись и ткнувшись в нее сначала носом и лишь затем уже губами.

Счастливый, он тут же для себя решил, что в дорогу ничего не возьмет из новых, только что купленных сокровищ, а лишь одну-единственную старую коробочку с набором из двадцати восьми черно-белых костей.

Вечером, перед сном, когда в спальне примерялись обновы и Сукин стоял в матросской шапке, с серебряным свистком на шее, но удивительным образом нагишом, без курточки и тельняшки, тетя опять оказалась перед ним на коленях. Наученный опытом, Сукин уже не ждал вечного освобождения от неминуемого цветочного взрыва башенки-стебелька там, у себя внизу, вместо этого со сладкими до озноба и бесчувственности муравьиными волнами его охватило неописуемо постыдное, но непреодолимое любопытство. С огромным трудом приподняв словно налитые тяжелым медом и густой патокой склеенные веки, Сукин скосил глаза туда, откуда до него сквозь радужные пузыри и звезды доносилось: «Ах, какая рыбочка у нас сегодня, какой карасик» – и с изумлением увидел, что эта властвующая над ним чужеродная сила, обманывающий, но несмотря на это вяжущий, закабаляющий цветок, растение, грибок – вовсе не что-то постороннее, как бабочка, кузнечик или птичка, а неотъемлемая, подлинная часть его самого. Разочарованию Сукина не было предела.