Дуровъ - Все схвачено

А вот еще конверт. Пожелтевший от времени, но почему-то без адреса и без адресата. Откуда бы?

Нехорошо читать чужие письма, мама как раз этому и учила.

Он достал тетрадный листок, тоже пожухлый и пожелтевший, развернул его и прочел:

Здравствуй, Легат!

Не удивляйся, не падай в обморок, просто вспомни фантастические книжки, которые ты любишь. Там и не такое наворочено!

А пишет тебе тоже Легат, только постаревший на сорок лет, живущий в Столице и тоже на Проспекте Фельдмаршала, только в соседнем доме. Помнишь подъезд, где ты, тринадцатилетний, стоял в своем черном бобриковом пальто, которое тебе уже мало было, и ждал семью – папу, маму и двух дочек, одна из которых была твоей ровесницей. Папа у них был каким-то большим начальником в Службе и имел большой черный казенный автомобиль с шофером. Мама договорилась, что ты поедешь с ними на ноябрьский парад. Тебя посадили на откидное креслице между сиденьем шофера и задним сиденьем, и ты все время чувствовал себя бедным родственником и проклинал секунду, в которую дал согласие ехать. Парада ты не помнишь, верно? Ты помнишь только это гнусное ощущение «приживалости» и помнишь ненависть, которая тебя захлестывала…

А еще помнишь: ты дал себе слово, что когда-нибудь сам будешь ездить на еще более красивом автомобиле, и ни один парад не пройдет без тебя.

Смешно сейчас, верно?

Но все, что ты тогда надумал в обиде и злости, у тебя будет. Все получится. И автомобили, и парады, и даже жить ты станешь именно в этом подъезде!

Я знаю это, потому что я – это ты. Только из 2010-го…

Просто путешествие во времени в нашем общем городе станет возможным. И я пишу тебе это письмо в почтовом отделении, которое находится в доме, где школа – твоя и моя. И передам конверт с письмом твоей и моей маме. Сейчас вечер, но я знаю, что родители еще не спят…

Все у тебя получится. Я знаю это точно, потому что ты – это я, только постаревший на сорок лет.

Береги маму и отца: они у нас с тобой уже сильно не молодые…

А видеться нам не стоит.

Легат.

Год 1970-й.

Надо трезво отметить, что письмо получилось довольнотаки сопливым, не по-мужски, нет. И хорошо, что фокус не удался, хотя факир был уныло трезв. Просто мама не отдала письмо сыну. Мама терпеть не могла никакой фантастики, она была абсолютно приземленным прагматичным человеком. Легат представил, как она идет в кухню, садится за стол на табуретку, надевает очки, которые лежат в кармане ее шерстяной кофты, беззастенчиво достает из конверта исписанный листок, адресованный не ей, и читает.

Ну и что с того? Это ж ее единственному сыну какой-то кусок идиота невесть что невесть зачем приволок. Надо ж посмотреть чего там…

Земная мама, не верящая ни в пришельцев, ни в хождения по времени, ни в Бога, ни в черта! Она верила… нет, мама всегда именно знала… что Легат придет где-то минут через сорок, усталый, голодный, его надо накормить, не грузить дурацкими вопросами, уложить спать не поздно, потому что утром – новый день.

Как принято говорить: будет день – будет пища. О том, что будет завтра, завтра и подумаем. Мама практически не ошибалась…

А Легат – единственный, пожалуй, из активных фигурантов дела… какого?.. ну, назовем его «Делом о бабочке»… оказался единственным, который не встретился с самим собой.

Не хотел? Испугался?

Да нет, просто фишка не выпала. Вон даже стыдливое письмо его не догнало. Как всегда, мама приняла единственно верное, по ее разумению, решение.

И Легат остался Легатом в единственном числе. Хотя…

Никаких «хотя»!

Фигурально выражаясь, мама поймала эту чертову бабочку, положила ее в коробку со старыми письмами и документами и закрыла тему. Фантастика – это для ненормальных. Нормальные засыпают вечером в своем мире, в своем времени, в своей стране, в своем доме, в своей кровати.

А о ненормальных и думать не стоит. Бог подаст!

И что теперь делать?

Положить все на свое место и не заморачиваться. Не вспоминать о Гумбольдте, о Мужике, о Стратеге, даже об Очкарике не вспоминать, выкинуть все отжитое и отболевшее… куда?.. да хоть в ту же мамину коробку, где письмо самому себе.

Приказано забыть…

А утро задалось теплым, ясным и на удивление спокойным. Ехал в Службу – ну, прямо как в уже накрепко забытом семидесятом: Проспект нигде ни разу не перекрыли, пробок на пути не встретилось, светофоры горели зеленым цветом, пешеходы переходили проезжую часть только по подземным переходам. Домчали до Службы мухой.