Дуровъ - Все схвачено

Ассоль была тактичной женщиной. А уж женой – тем более. Она понимала, что домашний ужин – лишь скромный предлог для встречи, которую ее муж нетерпеливо ждал четыре десятилетия. И, похоже, чересчур часто напоминал о том. Но она любила мужа и, стало быть, любила – или все же смирилась, сжилась? – его закидоны. Ждать встречи с каким-то неизвестным мужиком сорок лет… или сколько они с Ассоль вместе?.. – это безмерный закидон, к которому притерпеться непросто, а уж разделить его с любимым – род подвига.

Ассоль, по разумению Легата, была из тех, кто ехал за мужьями в Сибирь, не рассуждая…

А Джуниор рулил по накатанной.

– Короче, я пошел в Контору в назначенный час. Меня пропустили, даже проводили. Там был большой кабинет, а в кабинете дядька. Немолодой. Он меня расспрашивал про учебу, про работу, про диссертацию, а потом вдруг спросил: не хочу ли я поехать на десять дней с делегацией Молодежного Союза в Страну Туманов. Переводчиком. А я захотел. Очень. И честно сказал, что хочу. А он сказал, что это хорошо и что мне позвонят и надо будет оформить выездные документы, загранпаспорт получить… Я домой пришел и Гумбольдту рассказал…

– И он стал убеждать тебя, что ехать нельзя, что это провокация… так?

– А вот и не так. Наоборот, он стал говорить, что надо ехать, обязательно, а там пойти в полицию и попросить политического убежища. И остаться там. Тем более – с языком… А я ему возразил. Я сказал, что если я останусь, то маму арестуют и посадят, а сестру отдадут в детский дом. А может, и его – до кучи, он же у нас как родственник жил, даже в домоуправлении эту версию приняли… Короче, сказал я, что не останусь «за речкой», и помчался скандал!.. Весь день он орал, что я идиот, что не думаю о завтрашнем дне… Ну, и так далее по алфавиту… А я молчал, как партизан, потому что мне уже позвонили и я знал, что завтра меня ждут, чтобы оформить документы. И я пойду. И пошел. И через неделю улетел в Страну Туманов. Денег, конечно, было – кошкины слезы, но я все-таки купил маме перчатки красивые, дорогие, отчиму – ручку перьевую, Осе – куклу, а Гумбольдту – блок сигарет. Он курил много.

– Каких сигарет, не помнишь? – спросил Легат.

– Это важно?.. Помню, конечно. Они какие-то редкие были, мне владелец табачного магазина сказал, что их очень мало делают. Поэтому дорогие. Они назывались «Eagle», что значит «орел» по-нашему. Там орел на коробке напечатан был: красный и двуглавый. Как наш.

– А крылья? – Легат аж на стол навалился.

– Крылья были. Два. Как у любой птицы.

– В одну сторону?

– То есть? В какую одну? Нормальный орел, крылья растопырены, короны над головами… Герб чей-то.

– Гумбольдту понравилось?

– Гумбольдту, как я вернулся, ничего не нравилось. Ни то, что я стал работать опять на кафедре, только уже старшим преподавателем, а потом мне доцента присвоили. Ни то, что я докторскую задумал писать… Он болеть начал. Сердце. А лечиться не хотел. То есть таблетки, которые врач прописывал, принимал, а в больницу – ни за что. И курил по-прежнему много: больше пачки в день. И как-то ко мне охладел. Разговаривать стал меньше… Это я потом понял, а тогда… Меньше разговаривает – меньше прописных истин. То – не то, это – не так… Слава Богу, он к Ассоли приклеился. Представляете, я выбрал себе жену с именем сестры! Каково, а? Ассоль его любила…

– Ассоль? – переспросил Легат. – А как ее дома называли?

– По-разному. Чаще всего – Оса.

В Легате просыпался-просыпался и, наконец, проснулся писатель. Очень много неувязок было в рассказе Джуниора. Главное: в нормально живущую семью, где есть мать, отчим, маленькая дочь и сравнительно взрослый сын, живущий отдельно, врывается посторонний человек и тоже начинает жить в этой семье. И все его легко принимают за своего, в домоуправление, вон, сообщают, и там верят и разрешают жить какому-то бомжу в элитном и особо охраняемом доме.

Или версия Джуниора была какой-то наивной…

Но ведь искренней и правдивой! Так было?..

Верить сочиненному всегда легче, это Легат на собственном опыте знал.

А истинную историю ведал Гумбольдт. Спрашивать сегодня можно только у него, но вряд ли он скажет правду…

– Я уже докторскую потихоньку начал… – продолжал Джуниор. – А еще мне в партию предложили вступить. Я подумал и согласился. А Гумбольдт, как узнал, со мной разговаривать перестал. Только по делу. Передай то, отнеси это… А в восемьдесят третьем я Ассоль встретил… – Он улыбнулся, погладил жене руку и задержал – на кисти. Так и остался сидеть. – Мы с ней в восемьдесят четвертом расписались. И тут из Гумбольдта словно воздух выпустили. Он начал всерьез болеть. Почти все время лежал. И все равно курил. Ассоль за ним ухаживала, мы вместе жили. Да, Ассоль?