Дуровъ - Все схвачено

– Жизнь покажет, – осторожно заметил Легат.

– Хорошо бы – жизнь, а не… – не договорил фразу, сердито подвел итог: – Кончай ля-ля. Выспаться постарайся. И оденься по-походному. Есть во что?

– Я ж не диггер…

– Знаю. Ну, чего там у тебя есть? Штаны погаже, потеплее. Куртка – тоже теплую лучше. Перчатки какие-нибудь. Ну, говнодавы еще – это ежу ясно. Есть говнодавы?

Говнодавы были. О чем Легат сообщил. Но сомнения остались:

– Лето же.

– Там не лето. Там хрен его знает что. Если фонарь дома есть, возьми. Батарейки смени. Так что – в девять. Не проспи, – и брякнул трубку.

Пугал…

Хорошо, что жена уже спала в своей личной горенке и просыпаться не думала. Нет вопросов – не надо ответов. А фонарь у него был и батарейки свежие – тоже.

Утром Легат слегка и поспешно позавтракал – чтоб водку на пустой желудок с утра не лить, оделся, посмотрел на себя в зеркало: очень колоритно выглядел. В жаркой куртке. С фонарем в руке. Летом… Но двор дома, в коем обитал Легат, был практически пуст, если не считать дворников-гастарбайтеров, которым плевать на изыски жильцов известного в Столице дома послевоенного периода эпохи Диктатора.

Водитель же, когда Легат уселся в авто, спросил изумленно и не без волнения:

– Никак, в леса собрались?

– В строительные, – ответил Легат.

С утра шутилось скупо.

Однако домчали вовремя. Как велено было, Легат машину отпустил, наказав водиле мобильник на всякий случай не выключать и ждать звонка до последнего. Что будет последним – не уточнил.

В ресторане за ближним к входу столом – единственным из трех десятков наличествующих, который был накрыт! – сидел Диггер с неведомым Легату товарищем комплекции пауэрлифтера-тяжа. Оба – в теплом камуфляже, у стола – два средне набитых рюкзака, на столе – уже начатая бутыль «Державной» и, к удивлению Легата, одна-единственная салатница, хотя и большая, полная так называемого микстсалата. То есть помидоры, огурцы, красный перец, салатные листья, кинза, укроп, петрушка – дары теплиц.

– Опаздываешь, Начальник, – сказал Диггер.

– Три минуты всего, – почему-то оправдался Легат, сам себе удивляясь.

– Три минуты – два километра без малого. Если падать, – объяснил Диггер. По профессии он был строителем, владел хорошим девелоперским бизнесом, строил многоэтажные здания в Столице и знал, о чем говорил. Помнить величину ускорения свободного падения и уметь множить в уме – это для строителя небесполезно. – Садись, прими посошок.

Легат сел, принял посошок, закусил дарами и счел необходимым назваться:

– Я – Легат.

– А я – Бур, – тоже назвал себя большой человек.

– Вот и ладушки, – сказал Диггер. – Ну, по последней. Время безжалостно.

Чокнулись, выпили, закусили, встали.

– Запиши за мной. Я, как видишь, без денег, – бросил на ходу официанту Диггер.

Официант лишь кивнул согласно. Легат понял: его знакомца здесь знают и доверяют ему.

У тротуара стоял микроавтобус популярной забугорной фирмы – почему-то камуфляжной расцветки. Бур отправился за руль, а Диггер сдвинул дверь салона и приказал – именно так: приказал:

– Лезь быстро.

Легат послушался.

Его знакомец нынешним утром резко поменял имидж, который знал Легат. Куда девался анекдотчик, весельчак, обаяшка, наконец, знаток литературы, кино, театра, несмотря на строительное дело, а по слухам – любимец женщин? В общем, понимал Легат, никуда не делся, а затаился по случаю. Случай, похоже, всего вышеназванного не востребовал.

– Ехать-то далеко? – осторожно поинтересовался Легат.

– Будешь смеяться – рядом, – ответил Диггер.

Но засмеялся Бур. Точнее, как принято писать, хохотнул. Он, похоже, лишних слов и эмоций чурался. Бежал их, говоря высоким штилем. А то и верно: большой и сильный человек чаще всего делает дело, а маленький и слабый разводит не по делу пустые ля-ля. Большой и сильный Бур завел тачку, резко рванул с места, не обращая внимания на немалое поутру движение на спуске с Храмовой площади к набережной Реки, на нервные гудки тормозящих авто, погнал вниз, повернул налево – к Центру, к Главной Площади, точнее, к Праздничному Спуску с нее. Это Легат инстинктивно сообразил, потому что стекла в автобусе были мощно затонированы – раз, и закрыты непрозрачными черными занавесками из тугого черного шелка.

Ехали – молчали.

Легат чувствовал себя, как говорят телеведущие и колумнисты, двойственно: не в своей тарелке, с одной стороны, и в напряженном ожидании чего-то-такого-неведомо-странного – с другой. Он тоже молчал, приняв не навязанные ему, но легко пойманные правила игры, сидел на сиденье в одиночестве и прикидывал – где и куда они едут.