Марина Ахмедова - Дом слепых

– А чем ты ее заслужила? – кукарекнул Пахрудин.

– Я жила, как живется, – обиделась Валентина, – не думая о том, чтобы кому-то понравиться.

– А ты и не старалась кому-то понравиться, – клюнул ее муж.

В темноте раздался шлепок.

– Вот скажи, Валентина, – снова завелся Нуник, – если бы ты сейчас перенеслась из этого подвала куда-нибудь на другую планету, где было бы все, необходимое для жизни, ты бы захотела вернуться?

– Если бы было все необходимое – еда, свежий воздух и горячий душ, то… нет, я бы не захотела. Только дурак покинет рай ради ада. Больше не рассказывай нам сказок, Уайз. Нам не нужны плохие концы, плохих концов нам хватает.

– Конца нет, – негромко сказала Марина, обычно не принимавшая участия в спорах.

Слепые обернулись на нее.

– Помните старого Али? Как он ходил вокруг дома?

– У него был рак… – отозвался Нуник, он хорошо помнил старого Али. – Наверное, от боли сошел с ума… Никогда я не понимал, зачем он постоянно ходит кругами.

– А я поняла. – Марина закрыла глаза, как будто хотела сравняться со слепыми. – Когда узнаешь, что болен смертельно, а отодвинуть смерть не в твоих силах, то начинаешь искать надежду. Старому Али было сложно ее найти – он был коммунистом, а в Советском Союзе в жизнь после смерти не верили. Наверное, многие коммунисты, старея, втайне начинали искать доказательство бесконечности. И старый Али его нашел – в круге, не имеющем ни начала, ни конца…

– Ты постоянно вспоминаешь старого Али. Дался он тебе… – буркнула Люда.

– Старый Али говорил, что конца нет. Для Эния наступил не конец. Мы не знаем, куда он отправился после смерти.

– Ты забыла, что сказал Великий Раб – после смерти нет ни рая, ни ада… – напомнила Люда.

– Но есть что-то другое – то, чего нам при жизни знать не дано, – ответила Марина. – Не скрыто от нас лишь одно – конца нет.

Дом качнулся, словно и он желал принять участие в разговоре. Люди примолкли, напуганные внезапностью. По подвалу пронесся стон – такой широкий, что было невозможно определить, где его источник.

– А вот и конец, – вздохнул Нуник.

Дом снова качнулся, со скрипом подбрасывая людей. Шарахнуло близко – видимо, снаряд приземлился в нескольких метрах отсюда. Рассказ подходил к концу.

Если рассказ хорош, то в нем обязательно наступает момент, когда герои начинают жить своей жизнью. Наступает он, когда рассказчик, веря в свой талант, вдруг произносит фразу: «Мои герои начали жить своей жизнью…» Произнеся это, он берет многозначительную паузу… Да, если хотите, это – намек на свою исключительность. Да, если хотите, все написанное было ниспослано ему свыше или принесено потусторонней музой. Рассказчик запихивает своих героев в большую коробку и начинает ее трясти, чтобы герои растормошились, проснулись, начали сопротивляться и жить, наконец, своей жизнью, а он будет всего лишь записывать. Жестоко по отношению к героям… Но талантливо и оригинально. Рассказчик не знает одной простой истины – в том, что герои начинают жить своей жизнью, нет таланта, одна лишь закономерность… И Валентина, и Нуник, и Пахрудин, да и другие обитатели дома слепых показывали бы рассказчику представления, даже если бы он не тряс коробку, если бы он просто опустил ее на землю, оставил в покое и наблюдал за происходящим в ней сверху. Наблюдал и записывал.

Итак, шарахнуло близко – видимо, снаряд приземлился в нескольких метрах от дома. Дом тряхнуло.

– О Аллах, что ты с нами делаешь?! – обратилась к рассказчику Фатима.

Развернув молитвенный коврик, она рухнула на колени.

– Бисмилляхи рахмани рахим… – начала она на языке ей самой не понятном, а оттого не понятном и ему.

Пахрудин нырнул вниз, ухватился двумя руками за ящик-радио, поставил его на кровать. Покрутил кнопки – ящик зашуршал целлофановым пакетом, прокашлялся и заговорил.

– Недолет, – сообщил ящик. – Беру левей…

Чернуха завыла на трескучий голос.

Такой встряски дом еще не знал. С потолка посыпалась пыль. Люда чихнула, и дом толкнуло еще раз – как будто от ее чиха.

– Перелет, – отчитался ящик.

Люда приросла к кровати: целью был выбран их дом. Поняли ли это остальные?

Она сложила руки, пыталась молиться. Перед глазами встал Иса, и мысленно она попросила его: «Пожелай мне хорошего…»

Ящик умолк. Дом гудел. Пыль заволокла все туманом, в нем люди казались тенями.

Снова стон – глубокий и широкий.

– Я умираю, дочка, – сказала Дуся.

Люда могла лишь удивляться силе ее стонов. Нехотя она заговорила: